Теперь всё можно рассказать. По приказу Коминтерна
Шрифт:
Боль, кстати, была такой, как если бы я пробежал марафон без подготовки.
Итак, пришёл я, значит, в школу. Ну, переоделся, понятное дело, и пошёл на урок. Первым уроком была у нас математика. Сидел я себе на уроке, писал, слушал, примеры решал, но думал-то вовсе не о математике.
Я обдумывал ту речь, которую толкну на перемене. Это будет настоящий динамит! От такого эти мрази точно придут в неописуемую ярость! Думать обо всём этом было так волнительно, что я едва мог усидеть на стуле.
Я постоянно ерзал, во всём теле ощущалось какое-то приятное покалывание, а ещё мне страшно хотелось в туалет.
С
Стрелой сбегаю по лестнице на третий, слегка морщась от боли. Иду к своему кабинету. Ноги трясутся, – волнуюсь. Каждый шаг даётся с трудом.
Подхожу к кабинету. У дверей толпится народ. Нам до звонка в кабинете обычно заходить не разрешали.
Боялись воровства. Вот и сейчас поэтому весь класс был возле дверей.
Я встал у стены прямо напротив двери в 35-й кабинет.
Я расслабился, сделал глубокий вдох, выпрямил спину и начал.
«Минуточку внимания! Объявил я, хлопнув в ладоши. Сейчас я буду читать проповедь!».
Все сразу всполошились, достали телефоны.
«Подожди, Марат! Подожди хоть минуту, пожалуйста, – сейчас телефон достану!» – слышалось отовсюду.
Когда все развернули свою аппаратуру и на меня уставилось два десятка объективов, – я начал.
«Господа! – произнёс я. – Тема моей сегодняшней проповеди воистину животрепещущая! Сегодня мы поговорим о тех наижутчайших грехах и наиомерзительнейших пороках, в которых погрязли наши школьные учителя. Говорят, когда-то наша российская школа была чистой девственницей. Возможно, это и правда. Не знаю. Сейчас, во всяком случае, она превратилась в распутнейшую блудницу вавилонскую!».
Уже после этой многообещающей преамбулы я был прерван волной ликующих криков.
«Правильно ты их! Давно пора!» – орали со всех сторон.
После того, как первая волна народного восхищения спала, – я продолжил.
– Каков по-вашему должен быть учитель, господа? –вопрошал я громовым голосом, звучно разносившимся по смолкшему коридору, гулко отдававшим на каменных лестницах.
– Кротким! – вопила толпа. – Справедливым! Добрым!
– Вот именно! – подтверждал я. – Таким учитель должен быть в идеале. А теперь оглянитесь вокруг! Что вы повсюду наблюдаете?
Толпа злобно загудела.
Я плавно провёл в воздухе рукой: на полтона ниже, мол. Когда вернулась тишина, – я продолжил.
– А мы вместо кротости, ума, трудолюбия, терпения – повсюду лицезреем наглость, невежество, лень, гнев и другие пороки! – вопил я на всю школу. – За примерами далеко ходить не надо. Возьмём хотя бы нашу Снежану Владимировну. Вот она, – блудница вавилонская!
Тут я снова был заглушён ликующим гулом толпы.
Меня слушали уже не только одноклассники.
Казалось, весь этаж оторвался от своих дел и повернул свои уши ко мне.
– Начать же, вероятно, следует с её внешнего вида. –продолжал я свою проповедь. – Не зря же говорят, что встречать следует по одёжке. Вот и мы её так встретим. И как же по-вашему одевается Снежана Владимировна? Скажем прямо: она одевается как проститутка!
В таком виде, честно говоря, только возле большой дороги дальнобойщиков караулить. Хотя даже не каждая проститутка осмелиться появляться перед дальнобойщиками в таком виде!
Взгляните только на её наряд! Штаны её воистину выглядит нарисованными! Такое ощущение, что их вообще нет! Эти штаны (если они на ней, конечно, всё же есть) так плотно обтягивают эти упитанные, – я бы даже сказал жирные, – и очень уж аппетитные окорока, что один только их вид может совратит какого-нибудь маленького мальчика в тяжкий грех!
Тут я сделал паузу и посмотрел на Кутузова.
– Верно, Денис? – спросил я его.
Весь этаж дружно расхохотался. Сам Денис потупил взгляд и пробубнил себе под нос что-то вроде: «Да заткнись ты, блядь, пидорас вонючий!».
В этот самый момент из учительской вышла Нина Ивановна. Услыхала, небось, что в коридоре творится что-то неладное.
Ну, все, разумеется, старуху заметили. Смотрят на неё опасливо, между собой шушукаются, – как, мол, поведёт себя смелый оратор?
Я это настроение толпы, конечно, мигом уловил. Тем более, Нина Ивановна сама ко мне ползёт. Я и бровью не веду. Продолжаю себе говорить, будто ничего и не происходит.
– А к чему всё это приводит? – вопрошал я. – К каким, так сказать, последствиям ведут эти жуткие обтягивающие штаны из латекса? Правильно, – к разврату всё это ведёт, к разврату! И в результате из-за этих несчастных штанов у нас вся школа вообще потонула в разврате! Поэтому-то у нас тут процветают мужеложство, детоложество и даже, – страшно подумать, – скотоложство!
Всё это произносилось с невероятным пафосом и жуткими завываниями, как у переигрывающих актёров.
Я вёл себя как настоящий поп: то бормотал себе под нос, то оглашал здание жутким утробным рёвом.
Нина Ивановна молча стояла у стены и слушала. Лицо её выражало ненависть.
Однако вид этой хари только раззадоривал меня. Я продолжал.
– Разве допустимо это, чтобы учительница склоняла своих учеников к постели? Нет, – говорю я, – это совершенно недопустимо! Такая учительница совершает страшный грех, и это ужасно. Да, ужасно. Но ещё ужаснее то, что она совращает во грех невинных деточек, – этих агнцев Божьих!
Тут все расхохотались. Понятно, думаю, почему.
– Но у нашей Снежки пожар не только между ног! –надрывал я изо всех сил глотку. – Она одержима также очень опасным желудочным демоном! Это явствует из её обжорства. Она только и делает, что целыми днями обжирается и упивается! Но не только сама она погружается всё глубже во грех обжорства (это ещё полбеды), – она ещё и детей втягивает в эту мерзость! И не только своих собственных, но и в первую очередь чужих! Каждому здесь известно, что эта блудливая бестия водит к себе домой юношей и мальчиков и растлевает их!
Ей-богу, она что тот воспитатель из «Швейка», которому доверили целую колонию детей, а он взял их всех – да и растлил! Вот так же точно и Снежка хочет всю нашу школу растлить к чёртовой матери! Для этого она водит к себе мальчиков, учит их там курить и материться, потчует их острыми и жирными соусами и шампанским вином!
Не русскому языку она учит нашу молодёжь, нет, – она приучает школьников к искусству либертинажа!
Воистину, эта распутница могла бы стать музой самого Донасьена! Из всех известных миру писателей только он и ещё, пожалуй, Захер-Мазох сумели бы по достоинству оценить и как следует описать во всех подробностях те ужасающие оргии, которым предаётся эта женщина, смеющая называть себя учительницей, в компании совсем ещё юных мальчиков.