Тернистым путем [Каракалла]
Шрифт:
Он пытался разъяснить этот несчастный случай, но Вереника напомнила ему, что не следует терять времени.
Тогда воин удалился, а Вереника приказала служанке позвать ключницу и других помощников. Затем она быстрыми шагами направилась в те комнаты, которые уже назначила для больного и его брата. Но там ни Мелиссе, ни слугам не пришлось поработать, как бы им хотелось, потому что с сообразительностью и энергией она сама действовала и умом, и руками и не забыла ничего, что может оказаться полезным и приятным при уходе за раненым.
В хорошо устроенном доме все нужное находилось в готовности, и не прошло получаса, как можно уже было уведомить Немезиана, что комната для его брата готова.
Затем матрона отправилась с Мелиссой в свою собственную спальню и там взяла из домашней аптеки несколько пузырьков и баночек. При этом она просила девушку извинить ее, так как она сама думает заняться уходом за больным. Тут лежат книги, вон там стоит цитра Коринны. Иоанна позаботится о вечерней трапезе. Завтра рано утром они переговорят обо всем необходимом. Наконец она поцеловала свою гостью и вышла из комнаты.
Теперь Мелисса осталась одна и предалась различным мыслям, пока Иоанна не принесла ей ужин.
Она едва дотронулась до пищи, к тому же христианка сообщила ей, что трибуну очень плохо. В особенности рана на лбу возбуждает беспокойство врача.
Чтобы узнать все подробно, пришлось задать много вопросов вольноотпущеннице, так как она была сдержанна. Но когда она говорила, то делала это приветливо, и во всей ее манере замечалось нечто простое и кроткое, возбуждавшее доверие.
Подкрепившись, Мелисса возвратилась в комнату хозяйки дома, но там ей опять тяжестью легло на сердце то, что предстояло назавтра. Когда Иоанна, уже положив руку на ручку дверного замка, спросила, не нужно ли ей еще чего-нибудь, она спросила, известно ли ей изречение ее собратьев по вере: «Когда время исполнится».
– Разумеется, – отвечала Иоанна, – сам Спаситель наш изрек: «Время исполнилось», и Павел писал об этом галатам.
– Кто такой этот Павел? – спросила Мелисса, и христианка отвечала, что для нее он самый любимый среди наставников ее веры.
Затем, после некоторой нерешительности, она спросила Мелиссу: разве она, будучи язычницей, осведомлялась о значении этого слова?
– Андреас, отпущенник Полибия, и госпожа Эвриала объяснили мне это, – отвечала девушка. – Бывали ли когда-нибудь у тебя минуты, в которые ты чувствовала, что для тебя наступило исполнение времени?
– Да, – сказала Иоанна решительно, – и в жизни каждого наступает такая минута, раньше или позже.
Тогда Мелисса заговорила застенчиво:
– Ты такая же девушка, как и я. Мне предстоит нечто очень трудное, и если бы ты могла довериться мне…
Но христианка перебила ее:
– Моя жизнь вращалась совсем в других кругах, и то, что случалось со мною, отпущенницею, не может иметь для тебя большого значения. Но то слово, которое заставило встрепенуться твою душу, относится также к появлению Того, Кто составляет все для нас, христиан. Разве Андреас ничего не рассказывал тебе о Его жизни?
– Совсем немного, – отвечала Мелисса. – Но мне очень хотелось бы услышать о Нем побольше.
Тогда христианка села около нее и, взяв ее за руку, стала рассказывать о рождении Спасителя, о Его любвеобильном сердце и добровольной искупительной смерти за грешное человечество.
Девушка-язычница слушала ее с напряженным вниманием. Она ни одним словом не прерывала рассказчицы, и образ Распятого предстал перед ее душою, чистый, великий, достойный любви и обожания.
Тысячи вопросов просились с ее губ; но, прежде чем она могла предложить христианке только первый из них, девушку позвала к себе Вереника, и Мелисса снова осталась одна.
То, что она уже раньше слышала об учении христиан, снова пришло ей на ум, и прежде всего первое изречение, заставившее ее задуматься и задать Иоанне вопрос о нем.
Может быть, и для нее уже исполнилось время, когда она возымела мужество воспротивиться требованию императора. Она была довольна этим подвигом, она чувствовала, что ее никогда не оставит сила противопоставить свою собственную волю воле цезаря.
Она чувствовала себя точно заколдованною против его могущества с тех пор, как рассталась со своим возлюбленным, а казнь наместника открыла ей глаза относительно того, что для цезаря она слишком щедро расточала свое сострадание. И, однако, она все-таки с ужасом помышляла о том часе, когда снова должна будет встретиться с императором и показать ему, что она считает себя в безопасности от него, так как доверяет величию его души.
Среди этих мыслей она долгое время напрасно ожидала возвращения матроны и христианки.
Наконец ее взгляд остановился на свертках книг, на которые указывала ей Вереника. Они лежали в прекрасном алебастровом ящичке на подставке из черного дерева. Если бы это были прекрасные писания христиан, говорившие о жизни и смерти их Спасителя! Но каким образом могли бы попасть сюда подобные вещи? Первый ящик был наполнен сочинениями Филострата, и она взяла сверток с героическими рассказами, о которых он сам говорил ей.
С любопытством разглаживала она папирус палочкою из слоновой кости, и ее внимание привлек веселый разговор между виноградарем и его финикийским гостем.
Она бегло просмотрела начало; но скоро дошла до того места, про которое говорил ей Филострат. Он хотел изобразить в Ахиллесе фигуру Каракаллы таким, каким представляло ему цезаря снисходительное воображение. Но это не был портрет, он только показывал, каким желала бы видеть изображенного там человека его мать.
Там говорилось, что гнев, сверкавший в глазах героя, даже и в спокойном состоянии показывал, что он готов скоро разразиться. Но при подобном взрыве герой казался еще привлекательнее обыкновенного для тех, которые его любили. Афиняне чувствовали к нему такое же расположение, какое они имели ко львам; хотя цари зверей нравились им и в спокойном состоянии, но доставляли им еще большее удовольствие, когда с яростным желанием борьбы бросались на быка, дикого кабана или какого-нибудь другого зверя, способного защищаться.
О да, Каракалла тоже довольно беспощадно нападал на свои жертвы! Ведь не более как несколько часов тому назад она видела, как он наносил удары Аврелию!
Далее Ахиллес будто бы говорил, что разгоняет свою тоску, когда ради своих друзей преодолевает самые страшные опасности.
Но где же были друзья Каракаллы?
Под этим словом могло здесь подразумеваться разве только римское государство, так как для него цезарь во всяком случае подвергался – как она слышала не от одного только него самого – многим тяжелым трудам и опасностям.