Тернистый путь
Шрифт:
На закате среди мелких сопок я узнал возвышенность Кара-Тока [78] , о которой мне рассказывал Ильяс.
Он говорил: «Запомни, что на ее вершине будет видна зимовка. Тебе, наверное, придется заночевать в том ауле…» Я заинтересовался названием «Кара-Тока», потому что мои предки принадлежали к этому роду.
Я подошел вплотную к зимовке, но никого не увидел. Кажется, жители ее только что откочевали. Дворы раскрыты, словно разрушенные пещеры. Лежат трупы двух лошадей. Вокруг падали носятся собаки. Они с остервенелым лаем ринулись на меня, защищая свою жертву. Я зашел в одну из землянок — ни души. Взобрался на крышу и
78
Кара — черный; тока — имя основателя рода.
Как мне быть? Дойду ли я до того аула, где пасется скот? Не заночевать ли мне на этой заброшенной зимовке?.. А на ужин сварить кусок падали? Что же зазорного в этом?.. В омском лагере сидели вместе с нами венгры. Они каждый день убивали по одной собаке и съедали ее. Однажды венгр Хорват и Панкратов угостили меня собачьим бульоном, и я не отказался. А чем мы лучше венгров? Если они едят собачье мясо, почему бы мне не поддержать силы мясом сдохшей лошади?..
Далеко было идти, но я все же отправился туда, где виднелись пасущиеся овцы. Пришлось раздеться, когда переправлялся через речку, поросшую тальником. Мутная вода холодна, словно мерзлое железо, ошпарила, обожгла тело холодом и хотела увлечь за собою, как легкое перекати-поле…
Когда солнце село, я еле добрался до аула, расположенного на берегу речушки. Здесь оказались жители зимовки с макушки Кара-Тока. Остановился на ночлег.
Спозаранку, выпив чаю и чашку кумыса, отправился дальше.
День холодный. С запада дует ледяной, насквозь пронизывающий ветер. Порою серые облака собираются, сгущаются и опускаются вниз к земле.
Опять переправился через речку с тальником и наткнулся на аул. Когда второй раз переходил холодную речку вброд, один всадник выехал из аула навстречу мне. Чернобородый, краснощекий, с открытым добрым лицом, он на саврасой кобыле подъехал ко мне.
— Давай я переправлю тебя, садись-ка на круп моей лошади! — предложил он.
— Нет, я сам перейду, спасибо… Он с иронией заметил:
— Вишь, какой ты жигит! Что за вежливость такая?! Я не отпущу тебя ни на шаг, пока не переправлю! — заявил он и поставил коня поперек тропинки. Я переехал на крупе кобылы и попрощался с добрым казахом.
Заглянув в аул, я убедился, что не сбился с дороги, иду верно. К полудню увидел аул на плоскогорье. Вблизи паслось стадо овец. Я присел в густо поросшем ковылем овражке, вынул из кармана лепешку и, смазав ее остатком масла, начал есть. Ко мне подъехал на рыжем воле мальчик-чабан. Глаза его жадно смотрели на хлеб. Одежда на нем разодрана, залатана. Похоже, он только что оправился от тифа. Щеки бледные. Я подал ему хлеб с маслом. Он поймал его на лету, как окунь, глотающий наживку.
— Вот и наступил день, когда я увидел масло! — с горечью заметил мальчуган.
— Разве у вас в ауле нет масла?
— У нас еле пережили суровую зиму! Много прошло времени, как мы не пробовали масла!
— Ты пасешь большое стадо овец. Неужели у хозяина нет масла?
— Может быть, для себя и есть, но нам разве достанется?
— Сколько тебе платят?
— Доброй платы нет, о которой можно было бы говорить…
— Но все же?
— Пуд пшеницы, одну пару сапог, потом еще изношенный халат, вот и все!
— За эту плату ты пасешь стадо все лето?
— Да! — ответил пастух,
…В другом ауле я зашел в юрту старшей сестры Мукая, о которой мне говорил Ильяс. Она тоже живет
В пору вечерней молитвы я прибыл в аул Балабая Сары-адыр. Он стоит обособленно. Сопку Сары-адыр можно увидеть издалека. Аул Балабая расположен на самой ее макушке, он все еще находился на зимовке. Когда я подходил к подножью Сары-адыра, серые облака сгустились и опустились ниже, начал падать снег. Я так устал, что еле вскарабкался на плечи Сары-адыра..
Аул состоял всего лишь из четырех хозяйств. В одной из юрт жил мой нагашы Мукай. В большой юрте — сам Балабай, который приходится Мукаю тестем. В третьей юрте жил старший сын Балабая.
Я увидел жигита, который поил из ведра мухортую кобылу с белым пятном на лбу. Поздоровались. Плечистый, рослый, с редкой бородой и усами, похожими на хилые травинки каменистой местности, он одет в короткое купи, покрытое сверху полосатой тканью. На ногах его были казахские сапоги с войлочными чулками, на голове поношенный тымак из черной мерлушки, похожий на шлем богатырей. По описанию самого Ильяса, это и был Мукай. Мимо нас то выходили со двора, то входили во двор люди, не обращая на нас внимания.
— Вы Мукай? — спросил я.
— Да… А откуда ты меня знаешь?
Я вкратце рассказал, откуда иду и тут же объяснил, что я — Сакен. Он сначала раскрыл рот от удивления, но затем недоверчиво усмехнулся.
— Молодой человек, не надо выдумывать. Мы — казахи — в любом случае должны принять гостя!
Не поверил мне Мукай, подумал, что я не Сакен, а лишь прикидываюсь жиеном, чтобы меня здесь приняли. Мукай меня никогда не видел. Я опешил. Что делать? Я начал рассказывать подробнее. Сказал, что был у Ильяса, описал его хозяйство, поведал, как Ильяс меня провожал и как с пути вынужден был вернуться обратно. Рассказал про бедность и в семье Ильяса. Свое белье и суконный бешмет я отдал Ракишу — сыну Ильяса, а взамен надел залатанный бешмет Ракиша. И тут же я для убедительности показал его Мукаю. Сказал, что зимой умер старший сын Ильяса. Мукай поверил, изменился в лице, заплакал, стал обнимать меня. Вскоре к нам подошел седой человек с палкой в руках, сам Балабай. Увидев слезы на глазах Мукая, он участливо спросил, что случилось.
Вошли в юрту Мукая. По моей просьбе всем аулчанам Мукай представил меня так:
— Это сын Катши, родной сестры отца. Он доводится мне жиеном. Возвращается с завода Екибастуз на родину в Акмолинский уезд.
Мукай жил в залатанной, темно-серой четырехстворчатой юрте с молодой женой и маленькой дочерью. Судя по обстановке, жил он бедновато. Меня усадили на стеганое одеяло в почетном углу. Узнав о кончине старшего сына Ильяса, жена Мукая громко зарыдала. Быстро собралась детвора, прибежала старуха Балабая, родная сестра Мукая, все громко заплакали. Пришла рослая, круглолицая, жгуче черноволосая девушка, свояченица Мукая, младшая дочь Балабая. Пришли два сына Балабая. Словом, все дети и все женщины четырех юрт оказались в сборе, чтобы поплакать.
АУЛ, ПОДАРИВШИЙ ОТДЫХ
Аул Балабая благополучно перенес суровую зиму. Он расположен на самом дальнем краю Баян-аульского района, почти на стыке границ Каркаралинского и Акмолинского уездов. С вершины Сары-адыра, если смотреть на юго-запад, увидишь земли Каркаралинского уезда, повернешься на запад — увидишь земли Акмолинского уезда, а на юге недалеко и граница Семипалатинского уезда, виднеются горы в голубом мареве.
Все четыре хозяйства аула живут в согласии, как одна семья. Люди простые, душа нараспашку, обычай гостеприимства, свойственный казахам, соблюдают охотно. Не болтливые, не пройдохи, не способны на подлость. Я быстро свыкся с ними, нашел общий язык.