Терпкое вино любви
Шрифт:
— Штраль по-немецки — «луч»! — радостно сообщала всем она. — Значит, я — луч!
Умом Лилия не отличалась, зато не было в ней и злобы. Познакомившись с ней, Ольга долго удивлялась, как такая добрая и отзывчивая девушка могла попасть под влияние столь отвратительной компании. Вся ее кухня была обклеена гнуснейшими картинками, изображающими Лилию и ее друзей (о них она тоже рассказывала с восторгом) в немецко-фашистской униформе. Разумеется, Ольга видела эти шедевры, как же иначе, если ей приходилось бывать у нее дома? Она видела и более обстоятельное художество, которое украшало целую стену
— Охотно верю, что вам трудно решиться. Получится, что вы ее «закладываете», так?
Ольга промолчала.
— Еще раз повторяю: нам все известно. Но мы хотели бы услышать это конкретно из ваших уст.
Ольга снова подняла на него взгляд и пробормотала:
— Если вы про эти глупые детские картинки, так я ей сразу сказала: выкинь ты эту дурь из головы.
— Какие именно картинки? — включился в разговор второй, неприметный.
— Вы же сами знаете! — не выдержала Ольга.
— Ну вот что, студентка Коломиец, — лицо лысого посерьезнело и от этого стало серым, даже лысина слегка поблекла. — Мы действительно все знаем, и не только про картинки в квартире Штраль, но и про вас. И, поверьте, для нас не составит никакого труда убедить вашего декана в том, что таким, как вы, не место на факультете…
Внутри у нее все похолодело. Оказывается, под вопросом была не только поездка во Францию, но и учеба в университете. Но в чем же она провинилась? В том, что не в срок сдала прошлую сессию? Но разве она одна такая? Неужели за это могут выгнать? Теперь уже Ольга сама боялась смотреть лысому в глаза. Сбоку его еще поддерживал второй — она оказалась под перекрестным огнем. Крепко отвешивая каждое слово, лысый спросил:
— Где вы были двадцатого апреля?
Похоже, он собирался убить ее этим вопросом наповал. Но вместо этого на лице Ольги отобразилась такая радость, что неприметный даже опешил. Еще бы, у нее было алиби!
— Двадцатого апреля я отмечала свой день рождения.
Лысый заглянул в какие-то бумаги.
— Но вы родились двадцать первого, — невозмутимо сказал он.
— А я отмечала день рождения два раза: один раз — с сокурсниками, а второй раз — дома.
— Допустим. А знали ли вы, что в этот же день в кафе «Фламинго» ваша подруга Лилия…
— Она мне вовсе не подруга.
— Хорошо, знали ли вы, что ваша знакомая Лилия справляла со своими друзьями день рождения Адольфа Гитлера?
— Нет, не знала!
«Господи, как же легко говорить правду», — подумала она.
— Когда вы виделись с ней последний раз?
— Восьмого марта. Я ходила вместе с ней в это кафе отмечать праздник, а потом ночевала у нее на квартире.
— Больше с вами никого не было?
«Неужели они знают про Мишеля?» — пронеслось в голове у Ольги. В тот вечер им было негде встречаться, потому что приехала хозяйка дома, который он снимал. Почему-то ей непременно хотелось встретиться с ним восьмого марта — и не просто встретиться. Лилия тогда уступила им крохотную комнатку, одну из трех. В двух других они продолжали веселиться с друзьями. Перед этим она завела Ольгу на кухню и вытаращила на нее свои «арийские» голубые глаза:
— Слушай, подруга, ты кого мне привела? Он же жид.
— Ты хочешь сказать — еврей? Ты-то откуда это знаешь?
— У меня на них глаз наметанный.
— Но даже если так, что с того? Он ничем не подчеркивает свою национальность. Я вообще всегда думала, что он русский.
— Русский! Ты на его глаза посмотри! А фамилия у него какая?
— Левин.
— То-то и оно.
— А что? Обыкновенная фамилия. Господи, да какая разница? Я тоже на четверть еврейка, просто непохожа.
— Просто… меня уже заклевали все из-за него. Зачем позвала, зачем пустила? Не принято у нас с ними знаться.
— Мы можем уйти, — обиженно сказала Ольга, хотя уходить ей совершенно не хотелось, да и ехать домой в такое время было не на чем.
— Да нет, что ты. Проходите в комнату, только запритесь изнутри.
Ольге не за что было злиться на Лилию Штраль. Но ей было ясно одно: они что-то знают про Мишеля. С другой стороны, не могут же они знать все? Она вдруг вспомнила фразу из какого-то известного фильма: «На понт берешь, мусор?» Нет, ее им на понт не взять.
— Я была одна.
— И что же вы делали в кафе? — лысый снова смягчился и заблестел своей лысиной.
Уф, кажется, пронесло.
— Веселилась, танцевала.
— А потом?
— Потом поехала вместе со всеми к ней домой.
— А до того?
— Танцевала.
— А вы не слышали, что выкрикивали собравшиеся в кафе молодые люди?
Разумеется, Ольга слышала. «Молодые люди», нисколько не стесняясь, пьяными голосами выкрикивали «Зиг хайль!» и характерным жестом вскидывали руки.
— Нет, там слишком громко играла музыка, — ответила она.
Неприметный нетерпеливо поерзал.
— Давайте прекратим этот бессмысленный разговор вокруг да около, — сказал он. — Вы не могли не знать об увлечении Штраль немецким фашизмом, и вы знали о нем. Почему не доложили об этом куда следует?
У Ольги даже язык отнялся от возмущения.
— Вы хотите сказать, что я должна была донести на нее?
— Что за выражение — донести, — скривился неприметный, — просто сообщить.
— Но она же никакая не фашистка. Она еще просто глупая девчонка. Сама не понимает, что делает. Для нее же это все как игра…
— Вы тоже считаете, что все это игра? — перебил ее лысый.
— Нет, не считаю! — огрызнулась Ольга, вконец потеряв терпение. — И я говорила ей об этом. И она соглашалась со мной. Таких, как она, ведь очень легко заткнуть. Достаточно напомнить про концлагеря, про сожженные деревни. Она же по натуре нормальный человек, ну какая она фашистка? Скорее, просто дурочка. Живет одна, без родителей. Приехала черт знает откуда, квартиру ей шикарную сняли. Надо же как-то самоутверждаться…