Территория Холода
Шрифт:
Тут же думаю, что парень может и обидеться на такой вопрос, но опасность минует. Мой собеседник простодушно улыбается и показывает на свои волосы.
– Из-за них так прозвали. Сначала было обидно, потом привык. Бывает и хуже. – Он разводит руками. – А ты, наверное, еще в безымянниках ходишь?
Я киваю, трепеща от страха перед будущей кличкой.
– Можешь пока называть Новичком, – говорю. – А дальше, если что, заново познакомимся.
Пудель соглашается. По правде говоря, называть кого-то «пуделем» мне немного неловко. Тот, кто дал человеку собачье прозвище, на мой взгляд, был тем еще гадом. Но
Пауза в нашем разговоре тем временем все же растягивается, втаскивая за собой неловкую тишину, нарушаемую лишь редким кваканьем лягушек. Я откашливаюсь и киваю.
– Так вот, мы с Майором когда столкнулись, он мне сказал, что, если тебя увижу, чтобы вернул в эту… как ее… Казарму. Почему-то сказал, что иначе всем будет хуже. – Морщусь от воспоминания об угрожающем бородатом лице. – Но я не горю желанием кого-то туда возвращать. Мог бы, всех бы оттуда разогнал по комнатам! Что это за корпус такой жуткий – Казарма? За что тебя туда отправили?
Пудель мрачнеет.
– Это дисциплинарный корпус. Там приводят в тонус, если у кого-то трудный период, – тягуче говорит он. Моя речь по сравнению с его гораздо резче и отрывистее. Послушать нас со стороны, так сложится впечатление, что я его допрашиваю, а он боится попасться на вранье.
– Трудный период, – задумчиво повторяю я. – Майор тоже об этом упоминал. Что за период?
– Когда трудно, – пожимает плечами Пудель. – Когда с кровати встать не можешь или на уроках засыпаешь. Когда сил нет. Директор говорит, что в таких случаях ученики сами должны напрашиваться в Казарму, чтобы их там гоняли. Но в Казарму никому не хочется, там страшно, – морщится Пудель. Я его словам верю. За зарешеченными окнами кому угодно станет не по себе. А если еще и гоняют до седьмого пота…
Дикий какой-то интернат! В чем-то отношение к дисциплине совершенно безалаберное, а в чем-то тут прямо спартанские порядки. И все это вдали от цивилизации, даже пожаловаться на это некуда. Раз администрация такое пропагандирует, значит, директор в курсе всего и не препятствует… или не особо вникает. Есть ведь такие ленивые директоры, для которых главное – кресло и статус. Наш, видимо, из таких.
– Поэтому Майор сам инспектирует и забирает, кого сочтет нужным. Или кто-то доносит: якобы беспокоится. – Пудель пожимает плечами. – На меня вот донесли.
– Соседи? – сочувственно спрашиваю я.
– Тридцать третья комната, – кивает Пудель. – В основном могут доносить любители Казармы. Вроде как, из благих побуждений. Некоторым там и правда нравится, потому что уроков нет. Ради этого они и по плацу побегать готовы. Таких, правда, отпускают оттуда быстро. А встречают их, как казарменных ветеранов.
Я киваю и мотаю на несуществующий ус. Стало быть, в Казарме побывать почетно, это уважается. Правда, такой способ зарабатывания авторитета меня не очень вдохновляет.
Пудель тем временем вздергивает курносый нос и отстраненно смотрит вдаль. Я замечаю, что у него глаза голубые, как у меня, только очень потускневшие и будто выцветшие, как от тяжелой болезни. Не понимаю, чем в таком состоянии может помочь изнуряющая тренировка!
– Кому-то нравится, а я не могу там, – честно признается Пудель. – Поэтому я туда не вернусь. Если опять погонят на плац, я прямо там и сдохну. Лучше уж по корпусу прятаться, чем вернуться туда.
Мне становится жалко этого паренька. Был бы я старожилом тридцать шестой, предложил бы перебраться к нам, дал бы слово, что спрячу его. Но я сам там еще на птичьих правах, поэтому возможности у меня нет.
– Может, стоит поговорить с директором? – осторожно предлагаю я.
Пудель смотрит на меня снисходительно, как на наивного простачка.
– Не поможет, – печально замечает он. – Проще уж Холода дождаться. Или… не знаю. – Пудель передергивает плечами, явно уходя в свои мысли. Голос у него становится совсем уж тоскливый, даже мне от него на душе как-то сереет.
Его замечаний про холод я не понимаю. Он, что, собрался прятаться до зимы? Зимой плац не работает?
Вопросов пока не задаю, потому что собеседник мой вдруг решает разговориться и поделиться историями про интернат. Я не верю своему счастью и на два часа погружаюсь в полезный ликбез. Пудель говорит о столовой, что прячется за деревьями с другой стороны от ученического корпуса. О странных уроках труда, на которых здесь учат даже сварке. О поварихе по кличке Кулебяка, что подкармливает забредающих на территорию кошек.
Лишний раз убеждаюсь, что Старшая здесь – известная личность и что она чуть ли не единственная любимица Майора, ни разу не попадавшая при этом в Казарму. Притом что Старшая не раз отправляла туда других учеников, относятся к ней здесь со странным уважением и без обид, хотя никто с ней близко и не дружит. Каким образом она «активничает», тоже не совсем ясно, но, видимо, она примелькалась здесь и создала определенную репутацию.
Пудель рассказывает о седовласом директоре Сверчке, прозванном так за «насекомью походку». Живет Сверчок, как оказалось, в «исчезающем корпусе», на котором где-то даже можно найти табличку «Администрация». Дом с одинаковыми оконными цветами – пристанище педагогов. А единственный лазарет на территории располагается, как ни странно, в недрах Казармы, а не в отдельном доме.
Некоторые традиции интерната мне Пудель тоже раскрывает. Говорит, что с новенькими действительно редко разговаривают в первый день – впрочем, те тоже не очень стремятся. Только после того, как новичок проведет первую ночь в ученическом корпусе, с ним официально знакомятся, выдают ему кличку, а вскоре берут его с собой на вылазку в лес, к столовой. Вылазка обязательно происходит ночью, и во время нее разжигается костерок, вокруг которого соседи по комнате по очереди травят страшилки. Иногда посиделки устраивают и в комнатах, но только если что-то мешает выбраться на улицу. Посвящать новичков в комнатах не очень любят: дескать, без костра не то, даже если со страшилками.
Здесь не строго подходят к изучению математики, зато любят литературу и музыку. Многие ученики, оказывается, курят, а получение сигарет – целая схема сложных договоренностей с разнорабочими, которые иногда дают ученикам выполнить простое поручение, а сигаретами снабжают в знак похвалы. Откуда сигареты поступают к рабочим, непонятно, но, вероятно, у них каким-то образом налажена связь с внешним миром. Тех, кто зарабатывает сигареты для своей подопечной группы, называют «подмастерьями», и это не общая кличка на всех, а нечто вроде касты.