Тертон
Шрифт:
Мать тогда, помнится, сильно сдала, похудела, постарела, и неизвестно, что бы с ней сталось, если бы не помощь бабы Насти, маминой мамы, женщины крепкой и деловитой. Много работы по хозяйству легло и на неокрепшие плечи Стаса. Правда, он как-то особо от этого не страдал, привыкнув к труду с раннего детства.
Спустя пять лет бабушка сильно заболела и слегла. От госпитализации напрочь отказалась, твердила, что умрет в доме. Однако не только не умерла, но и чудесным образом выздоровела и с тех пор совершенно не болела.
Ни мать, ни бабушка не желали никуда переезжать, тем более в город. Этим
Сам же Стас ни за что не нашел бы работу по специальности в этой дыре, а его диплом годился бы только для того, чтобы лежать в какой-нибудь коробке рядом с семейными реликвиями.
А впереди неясной угрожающей тенью маячило будущее, где в силу естественных причин — бабушке недавно стукнуло восемьдесят — мама останется одна. И придется Стасу решать непростую задачу: или насильно забирать мать в город, в свою тесную однушку, и продавать дом с участком, что в деревне само по себе дело сложное, или самому увольняться с работы, переезжать в деревню и заниматься сельским хозяйством.
Вариант, где мать оставалась бы одна-одинешенька, Стас не рассматривал.
Но это все, как надеялся Стас, в отдаленном будущем. А вот прямо сейчас, через какой-нибудь часик с небольшим, когда он наконец приедет в деревню, его ждет еще одно испытание, небольшое, но не менее неприятное.
Мать с бабушкой никогда прямо Стаса не упрекали в том, что он до сих пор не женат и бездетен, но каждый раз после визита в отчий дом на сердце оставалось неприятное чувство вины и собственной никчемности. На этот раз наверняка мать скажет, что после фиаско с Викой Стасу пора бы разуть глаза, присмотреться к деревенским красавицам — и в идеале остаться в Серебряной Пойме на всю жизнь. Живут же люди. И воздух свежий, и работа на земле благодатная. И девки не такие испорченные, как некоторые городские: взять эту Вику хотя бы…
Мысли сами собой съехали на Вику, и настроение испоганилось окончательно.
С Викой они встречались давнехонько, а жили вместе года два. Стервой она не была, налево не бегала. Будь она последней сукой, Стасу было бы гораздо легче утешиться после того, как они все-таки разбежались. И оправдаться перед мамой и бабушкой.
Но нет.
Вика — далеко не стерва, не блудница, и в психической неадекватности ее не упрекнешь. Но было в ней что-то, что Стаса вымораживало так, что и не описать…
Вика все и всегда делала по-своему — абсолютно все, от более-менее важных вещей (покупать ли дорогой торшер, который по мнению Стаса квартирке нужен, как собаке пятая нога) до мелочей (где этот торшер поставить, чтобы не наталкиваться на него ночью). Она не спорила, просто шла и делала по-своему, пока его не было дома.
И делала она вроде бы всегда что-то в принципе хорошее и похвальное (Стас был вынужден признать, что с торшером по вечерам в квартире стало не в пример уютнее), но вот этот ее постоянный игнор мнения самого Стаса спустя пару лет переполнил чашу терпения.
Уходя, Вика, кстати, этот торшер и много чего еще другого, купленного на общие деньги, прихватила с собой.
Ну что ж, пусть наслаждается уютным освещением в обществе другого несчастного, чье мнение она и в грош не будет ставить.
В разрыве Стас в немалой степени винил и себя: если б он умел дипломатически решать любые вопросы, «развода и девичьей фамилии», глядишь, не случилось бы. А со временем притерлись бы, с кем не бывает…
От всех этих воспоминаний приспичило ему сдуру поглядеть на фото Вики, сохраненное на телефоне. Балбес сентиментальный! Стас потянулся к мобиле, лежащей на соседнем сидении, и при этом отвлекся от дороги — все равно трасса прямая и пустынная.
И тут его словно что-то стукнуло. Он глянул на дорогу, а там откуда ни возьмись, прямо на проезжей части — дурень, которому дома в непогоду не сидится.
Вот что значит лишний раз вспоминать бывших!
Давно пора удалить ту фотку. И все остальные тоже…
У него и без давно забывшей его Вики проблем хватает — в том числе касающихся нездоровых нервов.
В памяти ни к селу ни к городу всплыло, что в детстве, еще до ухода отца, он недолго страдал лунатизмом — или сомнамбулизмом, если говорить более грамотно. Стоило перенервничать, как ночью он вставал, не просыпаясь, шел неведомо куда и часто приходил в себя в неожиданных местах.
Или вообще не приходил. Родителям приходилось за ним бегать и укладывать обратно в постель.
Когда ему было лет восемь, он как-то очнулся в огороде, стоя лицом к забору, за которым жили Сапожниковы. Что-то там высматривал, а что — непонятно. Было в ту ночь, плюс ко всему, еще и темно так, как это бывает только в глухих деревнях, где далеко не везде есть уличное освещение и регулярно вырубают электричество в целях экономии или по причине сто лет назад прохудившейся проводки. И тем не менее в полной темноте Стас ухитрился и замок открыть на входной двери, и ноги не переломать возле дровяного сарая, где отец раскидал чурбаны и не убрал, несмотря на жужжание матери.
И калитку между двором и огородом Стас как-то отпер, хотя там был хитрый крючок.
А спустя несколько месяцев, в начале осени — холодно тогда было не по-детски — в одной тонкой пижамке, босиком и почему-то с детской лопаткой в руке ушел в лес, опять-таки в полной темноте и без затруднений с замками.
Проснувшись внезапно в лесу, Стас, к счастью, сразу сообразил при свете полной луны, куда его занесло: на каменистый берег ручья, впадающего в озеро, не слишком далеко от дома.
Когда сомнамбулический сон его отпустил, он осознал, что стоит напротив каменного обрыва, нависающего над ручьем и сложенного из гигантских валунов. Местные болтали, что валуны сложены вручную, давным-давно, и что это место на самом деле языческое капище.
Босиком Стас кое-как добежал до деревни, где-то по дороге потеряв лопатку, а дома обнаружил, что предки только-только спохватились. Оказалось, мать встала по естественной надобности и заглянула на всякий случай в комнату сына. Стас, кстати, тогда не простыл, только носом похлюпал немного, и на этом обошлось.
После этого его запирали на ночь в комнате на ключ. Выдали горшок, поставили графин с водой и стакан — на случай, если понадобиться поучаствовать в круговороте жидкости в природе. Входную дверь тоже запирали на ключ, а ключ прятали в спальне родителей.