Тетрадки под дождём (с илл.)
Шрифт:
— У тебя нет метода, — сказал отец, — ничего бы у тебя не получилось.
Я глянул в окно. Этот парикмахер стриг того мальчишку. Не пойду я больше стричься в эту парикмахерскую. Пойду где-нибудь в другом месте подстригусь. Спросит он у меня про мою картину, что я ему отвечу?
А утром придёт ко мне Алька. Он сразу утром примчится. Он непременно примчится.
Он пишет автопортрет. Сидит сейчас перед зеркалом и пишет себя масляными красками. Он, наверное, думает, что он Рембрандт! Он, наверное, так же, как Рембрандт, улыбается
Олив Нивс
Отец ходил с этим письмом по всем соседям.
— Кто может читать по-английски? — говорил он. — Кто может перевести? Как жаль, что я не умею читать по-английски.
— А что такое? — спрашивали соседи. — Что случилось?
— Моему сыну письмо из Англии! Как вы на это смотрите? Ему прислали письмо из Англии! Лично ему! Что вы на это скажете?
Соседи ничего не могли сказать. Они удивлялись.
Я получил письмо из Лондона. Я ходил за отцом и никак не мог понять, с какой это стати присылают мне письма из Лондона.
Тётя Регина привела какого-то старичка.
— Вы читаете по-английски? — спрашивал его отец. — Вы хорошо читаете по-английски?
— Да, я читаю по-английски, — сказал он, надев очки.
— А вы можете перевести? — спросил отец.
— Да, — сказал он, — я могу перевести, как это ни странно.
— В этом нет ничего странного, — сказал мой отец.
Все пошли в нашу квартиру.
Старичок взял письмо и стал читать. Он немного прочёл по-английски, а потом по-русски сказал:
— Значит, тут… вот… ага… так… ясно…
— Ничего не ясно! — сказал мой отец. Ему не терпелось скорее узнать, что там пишут мне из Лондона.
— Сейчас, — сказал старичок. — Ага…
— Ну, так что же там такое, в конце концов! — закричал мой отец. — О чём это там? Что там написано?
— Дай ему прочесть, — сказала моя мама.
Старичок снял очки, посмотрел на моего отца и сказал:
— Совершенно верно. Дайте мне прочесть. — И снова надел очки.
— Да читайте вы… — сказал отец.
Старичок читал про себя. Потом он кончил читать и сказал:
— Это письмо пишет девушка… то есть девочка… она гёрл, то есть девочка, живёт, как я понимаю, в Лондоне. И, само собой разумеется, пишет вашему сыну письмо…
— Английская девушка? Моему сыну? Этого не может быть! — сказал отец.
На отца моего закричали, и он замолчал.
— Она пишет, что видела… одну минуточку… ага!.. Видела на вернисаже… ну да… на выставке, вероятно… совершенно правильно, на выставке какую-то картину… вероятно, вашего сына… Вот именно… Картину вашего сына!..
Я чуть с ума не сошёл, когда это услышал. Это, наверное, не мне было написано, что ли? Откуда там могла быть моя картина? Ерунда какая-то…
— Ну так вот, я читаю дальше… Она… тут ясно сказано… восхищена этой замечательной картиной. И так как она сама рисует…
— Какие кролики? — сказал мой отец. — Чушь какая-то…
— Вот именно, кролики, — сказал старичок.
— Читайте, читайте! — закричали все.
— …она восхищена нашими мужчинами… да, да… вот именно, которые сдерживали несметные орды… полчища, вернее… рвавшиеся на нашу землю…
— Это толково, — сказал отец, — очень толково! — Он посмотрел на мать.
— …и ещё она очень хотела бы… да… хотела бы увидеть русскую зиму… и русский снег… и… вот именно… автора этой замечательной картины…
— Увидеть снег, — сказал мой отец, — в Баку? Это невозможно!
На отца опять закричали.
— …она хорошо учится… в колледже… шлёт привет всем мальчикам и девочкам… Англия… Советский Союз… короче говоря, должны жить в мире… её зовут Олив Нивс…
— Олив Нивс! — сказала мама. — Это очень красиво!
— Олив Нивс! — сказал мой отец. — Звучит!
— Олив Нивс! — сказал старичок. — Вот именно.
Потом все ушли очень удивлённые и смотрели на меня, и старичок снял очки, посмотрел на меня и сказал:
— Олив Нивс, милый мой, Олив Нивс!
Я, конечно, не понял, что он хотел мне этим сказать. Я вообще ничего не понял. Я опять стал здорово моргать. Так я, наверное, ещё никогда не моргал, как в этот раз.
Когда все ушли, отец сказал мне:
— Подойди-ка сюда. И не ври. Будь честным человеком. Речь идёт о капиталистической стране. Не увиливай. Выкладывай-ка всё начистоту. Что это значит?
— Ничего не значит, — сказал я. — Откуда я знаю, что это значит?
— Не увиливай, — сказал он. — Выкладывай-ка всё начистоту.
— Чего выкладывать? — сказал я.
— Значит, не хочешь выкладывать? — сказал он.
— Оставь его в покое, — сказала мама. — Это его дело. Его разговоры с этой девушкой. Вечно ты в чужие разговоры влезаешь!
— Девушкой! — закричал отец. — Какой девушкой? Английской?
— Не всё ли равно? — сказала мама.
— У меня никогда не было никаких знакомых английских девушек, — сказал отец.
— Очень напрасно, — сказала мама.
— Ах вот как! — сказал отец. Он размахивал этим письмом. — Капиталистических девушек у меня не было, это верно! И никаких писем из разных там Америк, Англий, Бразилий я не получал!
— Помолчи ты, — сказала мама.
— Ну хорошо, — сказал отец, — хорошо…
— Вот и хорошо! — сказала мама.
Я потихоньку выскочил во двор.
Я сел на ступеньку и так сидел долго. На другой день утром мне принесли письмо из «Пионерской правды»:
Дорогой друг! Сообщаем тебе, что твою акварель «Танки врываются в родной город», присланную на конкурс, мы отослали в Англию на выставку, посвящённую англо-советской дружбе. Желаем тебе творческих успехов!