Тезей (другой вариант перевода)
Шрифт:
Мы не стали задерживаться: моряки не хотели останавливаться здесь. Они полагали, что в таком месте даже море и воздух должны быть насыщены божьим гневом, что он может прилипнуть к человеку и выесть мозг из его костей... Некоторые даже хотели принести в жертву юнгу, чтобы удержать темновласого Посейдона от преследования; но я сказал - бог без сомнения взял здесь всё, что ему причиталось, и вообще он был разгневан не на нас. И так мы покинули это место, и рады были уйти с него; гребцы так старались поскорей оставить остров за кормой, что старшой не успевал отбивать им такт работы. Солнце стало садиться, и закат был такой, какого ни один из нас никогда не видел, великолепный и ужасный. Пурпурными башнями громоздились облака; а небо было алое, зеленое, золотое... и краски горели по всему небу из края в край, и никак не тускнело это великолепие... Мы посчитали это знаком, что боги не гневаются больше и по-прежнему дружелюбны к нам. При легком бризе мы к полуночи добрались до Иоса и заночевали на нем... А на другое утро ветер был свеж, и мы взяли курс на высокие горы острова Диа, город которого называется Наксос.
Еще до вечера мы были в гавани и глядели вверх на склоны гор, обильные оливами среди зеленых хлебов, садами и виноградниками... Великая Мать так возлюбила этот остров, так была щедра к нему - неудивительно, что его назвали ее именем. Этот остров - самый крупный в Кикладах и самый богатый. Уже издали увидели мы царский дворец, стоящий среди виноградников, - высокое яркое здание в критском стиле... Ариадна улыбнулась, показала на него; и я был рад, что это место напоминает ей дом. После Каллисты она была подавлена.
Два-три бычьих плясуна были отсюда, они рассказывали свою историю в объятиях ошалевшей от радости родни... После того как пал Лабиринт, мы были первым кораблем, пришедшим сюда прямо с Крита; до сих пор они пользовались дикими слухами, дошедшими из третьих рук. Они кричали наперебой, что видели ужасные знамения: грохот, словно тысяча громов, и ливень из пепла, и ночное небо, освещенное пламенем над Каллистой... Всё это случилось, рассказали нам, в тот самый день и час, когда был поражен Дом Секиры.
Наши новости наполнили их трепетом и изумлением. С незапамятных времен Минос был Великим Царем над всеми островами, они жили по его законам и платили ему дань... С Наксоса эта дань была велика, поскольку остров был богат. В этом году уже снова подходил срок, а теперь они могли оставить себе свои маслины, и зерно, и овец, и мед, и вино, лучше которого нигде не бывает... и все их юноши и девушки будут плясать дома... Назавтра должен был состояться праздник в честь Диониса, который сам посадил здесь виноград, когда приплыл с востока женихом Матери; завтра праздник - и уж они так отметят этот день, как никогда еще не отмечали!
Но когда они услышали, кто такая Ариадна, - эта новость затмила всё остальное. Вообще народ на острове смешанный, но двор и царский дом - чистые критяне, древнее племя без примеси эллинской крови. У них древняя вера, и правит царица; и потому, когда они увидели среди себя Богиню-на-Земле, это было большее событие, чем если бы сам Минос к ним явился. Они усадили ее в носилки, чтобы нога ее не касалась земли, и понесли наверх к Дворцу. Я шел рядом с ней, все остальные - следом.
У входа во Дворец они опустили ее, слуга вышел навстречу с чашей приветствия... Нас развели по ваннам, потом повели в Зал. Царица сидела на своем месте перед царской колонной, в кресле из оливкового дерева с инкрустацией - жемчуг и серебро, - ножная скамеечка перед ней была покрыта ярко-красной овечьей шкурой... А рядом с ней на низком стульчике сидел смуглый молодой человек со странно затененными глазами. Я решил, что это царь.
Она поднялась и пошла нам навстречу. Женщина лет тридцати, еще красивая, и истинная критянка: темные волосы завиты змеевидными локонами, груди тяжелые, но округлые и крепкие, тонкая талия туго стянута золотом... Она протянула Ариадне обе руки и встретила ее поцелуем приветствия... Дворцовые женщины богато нарядили Ариадну из гардероба царицы - в синее платье, что звенело серебряными подвесками, - а глаза ее, подведенные после купания, горели в свете ламп.
Столы ломились от изобилия, и места хватало для всех плясунов, хоть нас было почти что сорок человек. Царица была учтива и настаивала, чтобы мы поели и напились, а потом уже стали бы рассказывать о себе... Ариадну она усадила справа от себя, во главе всех женщин. Когда я сказал, что я ее муж, - мы должны были пожениться только в Афинах, но об этом не стоило там говорить, - когда сказал, что я ее муж, то меня посадили слева, рядом с царем.
Это был красивый юноша, лет шестнадцати. Легкий, грациозный - словно специально созданный для радости и любви. Он выглядел не настолько сильным, чтобы быть в состоянии драться за свое царство, и я подивился, помню, как он туда попал, - но мне не хотелось его спрашивать. Что-то с ним было не в порядке, я не мог найти этому названия. Демон был в глазах его. Не то чтобы глаза блуждали, как у человека с расстроенным рассудком, - наоборот; они, пожалуй, были слишком неподвижны. На что бы он ни смотрел, - казалось, он хочет высосать это взглядом, впитать в себя. Когда ему дали в руки его золотой кубок, он крутил его, пока не разглядел весь узор, а потом еще долго гладил пальцем... Со мной он был очень вежлив, но... как человек, из учтивости скрывающий какую-то напряженную мысль. Только однажды, сколь я видел, он посмотрел на царицу - посмотрел с печалью, которой я не смог понять; казалось, к этой печали примешано еще что-то темное, мрачное... Мне совсем не обязательно было с ним говорить, кроме обычных у стола любезностей, но что-то в его молчании угнетало меня; и я спросил, только чтоб он не молчал больше: "У вас здесь завтра праздник бога?"
Он поднял глаза и посмотрел мне в лицо. Не как-либо особенно, а так же, как смотрел на кубок, на женщин, на огонь только что зажженной лампы... Потом ответил: "Да..." Больше он ничего не сказал, но тут что-то разбудило мою память - и я вдруг понял. Вспомнил, как Пилай говорил мне в горах над Элевсином: "Я знаю, как выглядит тот, кто предвидит свой конец".
И он прочел это на моем лице. Глаза наши встретились, пытаясь говорить друг другу... У меня на языке вертелось: "Будь после полуночи на моем корабле, и с рассветом мы исчезнем отсюда; я стоял на том месте, где ты стоишь сейчас, - и ничего, смотри, я свободен... В человеке есть нечто большее, чем мясо, зерно и вино, которые питают его; как оно называется, я не знаю, но кто-то из богов должен знать..." Но в глазах его не было ничего такого, чему я мог бы сказать всё это: он был землепоклонник, и древняя змея уже плясала перед душой его.
Так что мы просто выпили. Он пил много, и я этому не удивлялся; а говорить нам, по сути дела, было не о чем, не мог я ему ничего сказать... Так что и не знаю, знал ли он, что мне жаль его; а если знал - утешало его это или злило?..
Когда мы покончили с едой, царица пригласила нас рассказывать. Ариадна поведала, как пал Лабиринт, как мне было предупреждение, и кто я такой. Когда заговорила обо мне - покраснела, а мне захотелось чтоб скорей настала ночь... Но я все-таки заметил, что царица пожалела Владычицу; когда услышала, что та собирается в Эллинское царство, где правят мужчины. А что до царя - он слушал, широко раскрыв свои темные глаза, в которых отражались огни светильников; и я видел, что если б это было сказание о титанах или о древней любви богов - ему было бы всё равно, потому что он в последний раз смотрел на ночь, на пир, на свет факелов...
Ариадна закончила свой рассказ, и царица пригласила меня рассказать о себе.
– Увы!..
– вздохнула она, когда я закончил тоже.
– Кого можно назвать счастливым, пока он не дожил до конца дней своих? На вашу долю, Госпожа, выпало столько бед!..
– Потом вспомнила и, поклонившись в мою сторону добавила: - И однако в конце концов парки смягчились над вами.
Я поклонился в ответ, Ариадна улыбнулась всем вокруг... Но я вдруг вспомнил, как она мне говорила на Крите: "Ты варвар, мне няня говорила, что вы едите плохих детей..." Вспомнил и подумал: "Она всегда будет видеть меня, в сердце своем, бычьим прыгуном с материка? Даже когда стану царем - и тогда тоже?"