Тиберий Гракх

Немировский Александр Иосифович

На островке виднелся приземистый дом с высокой башней. Когда-то на ней светил фонарь. Чужеземцы называли его «арсеналом», поскольку там хранилось снаряжение и оружие военных кораблей. Сами карфагеняне пышно именовали его «Домом Владыки морей», так как прежде он был резиденцией командующего флотом. Свыше пятидесяти лет дом пустовал – после поражения в Ганнибаловой войне Карфагену запрещалось иметь флот. Всего лишь год назад в Доме Владыки морей обосновался Гасдрубал.

В тот вечер вход на дамбу охранял человек богатырского сложения. У него были серые глаза, выдвинутый вперед подбородок, придававший

лицу выражение силы и решительности. Голову покрывал бронзовый шлем с острым резным гребешком. У левого бедра на стальной цепочке висел кривой кинжал. По вооружению было видно, что это один из наемников, служивших в карфагенской армии. Звали его Ретагеном.

Ретаген попал в Карфаген за год до начала войны с римлянами. После поражения Ганнибала пуны не вербовали наемников в армию, но для внутренней службы в городе они, как и прежде, набирали несколько десятков кельбитеров.

Поступая на службу, Ретаген надеялся через два года вернуться в Нуманцию, где его ждала красавица Веледа, дочь старейшины Авара. Но вышло иначе. Неожиданно, на втором году службы, началась война с Римом. Путь на родину был отрезан. Уже три года Ретаген находился в Карфагене, испытывая все тяготы осады.

За это время Ретаген проникся уважением к народу, защищавшемуся с отчаянной храбростью. Когда римляне, хитростью выманив у карфагенян заложников и оружие, потребовали капитуляции беззащитного города, Ретаген видел женщин, отрезающих свои косы. На его глазах из волос, предназначенных для плетения корабельных канатов, вырос холм. Он знал, что из сотен тысяч карфагенян едва найдется сотня готовых сдаться на милость врагу.

Стоя на посту у дамбы, Ретаген думал и о своей далекой родине. Он вспоминал деревню в окрестностях Нуманции, дом из толстых бревен, частокол, украшенный черепами волков и медведей. В этом доме он вырос и провел детство. Из этого дома его, семилетнего мальчика, мать вытащила за руку во время набега римлян.

Он вспомнил скалу, на которой они укрылись, римских легионеров в блестящих касках. До сих пор в его ушах звенит крик женщины, бросившейся вниз вместе с детьми.

– Она, – объясняла потом мать, – боялась попасть в плен и не хотела, чтобы ее дети были рабами.

Тогда он впервые услышал слово «раб» и понял, что быть рабом хуже, чем умереть. Ретагена и других, находившихся на скале, от плена и рабства спас отряд нумантийцев. В сражении под скалой погиб отец Ретагена. Мальчик вместе с матерью и сестрами переселились в Нуманцию.

Ретаген вспоминал, как месяц назад он стоял здесь же на посту. Рабы доставили в крытых носилках членов Малого совета. У Дома Владыки морей носилки опустили на землю, и из них вышли те, кого в Карфагене называют «отцами города». Ретаген видел их одутловатые лица, пальцы, унизанные перстнями, башмаки с серебряными и золотыми пряжками. Один за другим советники прошли в дома. Никто не знал, что происходило там в течение суток. Только на следующий день в восточной части гавани послышался стук. Кирки и лопаты вгрызлись в каменистую землю. Ретаген понял, что карфагеняне решили прорыть новый канал из военной гавани в открытое море.

Внезапно послышались шаги. Обернувшись, Ретаген увидел быстро идущего человека. Это был кузнец Ганнибал, который, сменив молот на меч, показал во время боев за Магару чудеса храбрости. И все же Ретаген преградил путь на дамбу копьем.

– Надежда! – прошептал карфагенянин одними губами.

– Открытое море! – отозвался Ретаген, отводя копье.

* * *

Светильником в левой руке суффет освещал висевшую перед ним медную доску, а пальцем правой водил по линии, обозначавшей берег. Стук в дверь отвлек его от этого занятия.

– Входи, Ганнибал, сын Ганнибала! – торжественно произнес Гасдрубал.

И вот они сидят друг против друга – суффет и человек лет сорока, курчавоволосый, светлолицый, голубоглазый.

– Многие годы, – начал суффет, – к тебе в нашем городе относились так, словно бы ты был чужеземцем. Твоя мать эллинка, и этого было достаточно, чтобы не привлекать тебя к общественным делам. Но вчера, учитывая твое происхождение и проявленную храбрость, Большой совет единогласно назначил тебя главой священного посольства. Тир, а за ним и весь мир, должны узнать, что, несмотря на обрушившиеся беды, Карфаген существует, борется и возлагает надежды на помощь отеческого бога Мелькарта. Из Тира отправляйся в Антиохию, к Деметрию, сыну Селевка. Я помог ему утвердиться на престоле…

– Ты? – удивился Ганнибал.

– Это давняя история. Десять лет назад я возглавлял священное посольство в Тир. Буря загнала наш корабль в Тирренское море, и нам пришлось чиниться в Остии. Там я взял на борт двух членов египетского посольства. В пути выяснилось, что один из них – сирийский царевич Деметрий, тайно покинувший Рим, где он был заложником. Я приказал кормчему прибавить парусов, и через шесть суток мы были в Тире, где мои пассажиры пересели на сирийский военный корабль. Деметрий дал царское слово, что не забудет о моей услуге.

– Чего стоит царское слово! – заметил Ганнибал.

– Немногого! – продолжал Гасдрубал. – Впоследствии Деметрий оказался трусом, но отчаяние и труса может сделать храбрецом. Напомни Деметрию, что твой отец Ганнибал был союзником Сирии. Это поднимет его дух.

Суффет встал, давая Ганнибалу знак, что аудиенция окончена. Они крепко обнялись, понимая, что больше не встретятся.

Небо порозовело. Огненный край мелькартова щита поднялся из-за моря, освещая своими лучами полукруг белых ионийских колонн и толпу, собравшуюся подле них. На башне Дома Владыки морей показались три воина. Они вскинули блестящие серебряные трубы, поднесли их к губам, и полились призывные, волнующие звуки.

Гребцы подняли весла, и первый из пятидесяти кораблей вошел в канал. Три месяца его рыли по ночам, тайком от врага, осадившего город. Трубы возвестили, что путь в море открыт.

По морщинистым щекам старца, стоявшего в толпе, текли слезы. Шестьдесят лет назад, еще матросом, он слышал в последний раз этот сигнал. Это было за год до битвы при Заме, решившей судьбу карфагенского флота, а вместе с ним и судьбу Карфагена. Серебряные трубы из храма Мелькарта, звеневшие все семь веков существования карфагенской державы, хранились жрецами до лучших времен. И вот они снова запели, и глаза людей, истощенных от голода, разуверившихся в спасении, зажглись огнем надежды. Люди смотрели вслед кораблям, скользившим по волнам Кафона к каналу. Мерно поднимались и опускались тяжелые весла.