Tierra de Esperanza
Шрифт:
[1] Сорта португальского портвейна.
В один из вечеров Липский со своим партнером зашел к нам в бар, чтобы обсудить дела. Присев недалеко от стойки, они завели неторопливую беседу. В это время майор — этот старый мерзавец, уже успел накачаться вискарем и его потянуло на свою любимую и единственную музыкальную композицию, а как я уже говорил, сдерживать эмоции ветеран не умел. Своим противным и скрипучим голосом майор во всю глотку взвыл «Красную калину», все присутствующие, виновато переглядываясь, примолкли. Набирая в легкие воздух между строками, майор в полной тишине услышал баритон Липкого, который, как ни в чем не бывало продолжал общение со своим клиентом.
— Слышь ты, горластый, — заорал в его адрес старик, —
Он поднялся из-за стола и уставился на Липского. Тот продолжая свой разговор, переглянулся с собеседником и по глазам последнего понял, что майор обращается к нему. Собровец обернулся к разъяренному ветерану, смерил его взглядом снизу доверху и улыбнулся так, что у меня похолодело внутри.
— Уважаемый, не раскрывай хлебало так широко, — спокойно, с расстановкой проговорил Липский, — не приведи Господь, кишки сквозняком продует. Сядь и не отсвечивай. Тебе вредно волноваться.
Майор побагровел, неожиданно икнул и опустился на свой стул. Его покрасневшие глаза сверлили оппонента, но старик не произносил ни слова. Спустя несколько минут майор снова поднялся со стула, опираясь протезом на стол, правой рукой полез за спину, пытаясь достать, что-то из-за пояса. Собровец не дожидаясь окончания маневра, одним броском из-за стола, сбил майора с ног, вывернул ему руку и выдернул у того из-за пояса пистолет.
—Ты ничего смешнее не мог придумать? — Липский пристально посмотрел на поверженного ветерана, — решил жизнь себе сократить? Так тебе совсем немного осталось. У тебя же гипертония, я по роже твоей вижу. А ты хлещешь этот ирландский самогон, как бык помои. Вставай ушлепок, разговаривать будем.
Майор медленно поднялся и встал перед Липским, не переставая сверлить его тяжелым взглядом. Ноги ветерана слегка подрагивали, протез бессильно повис как что-то абсолютно чужое, не принадлежащее старику. Собровец внимательно осмотрел, стоявшего перед ним человека, быстро ощупал его по бокам и спереди, подтолкнул к стулу.
— Садись, потолкуем, — Липский уселся напротив, — на нары очень хочется? — вопрос был скорее риторическим, — разрешение на оружие, надеюсь, имеется?
— Нет, — немного помялся майор, — шо, в полицию поедем?
— Что еще из трофеев в номере хранишь? — Липский, почему-то говорил с полной уверенностью, что у ветерана в комнате целый арсенал.
— Все отдам добровольно, — тут же отреагировал бывший военный, — это мне зачтется?
— Давай-ка без торговли, — не стал его обнадеживать собровец, — пойдем в номер.
Майор поднялся и пошел к себе наверх, но перед дверью Липский его придержал и зашел в комнату первым. Любопытствующих среди посетителей бара не оказалось, и в номер старика больше никто не пошел, Минут через десять Липский спустился по лестнице один и, присев за столик, продолжил разговор со своим клиентом. В руках у него был продолговатый сверток, который он вынес из номера старика. О содержимом свертка Липский не рассказал, да никто его и не расспрашивал. Спустя минут двадцать он раскланялся и уехал по своим делам. Майор в этот вечер из номера так и не вышел. Назавтра он рассчитался за все прожитое в отеле время и дал еще две сотенные аванса. Разговаривал он только с отцом, был предельно краток и корректен. Я таким тихим и подавленным видел его впервые за все время, которое старый наци жил в «Большом слоне».
Все когда-нибудь меняется. Пришли другие времена и мы наконец-то избавились от нашего несдержанного постояльца. Но — не сразу. Последняя поездка отца в Галисию и Порту окончилась для нас катастрофой. Закупки вина отец сделал очень быстро и удачно. В Галисии ему подвернулся новый поставщик, который для раскрутки отпускал товар дешевле, чем другие оптовики. В Порту, а точнее в Вила Нова ди Гая тоже все прошло быстро. Если вы не в курсе, то оптовые винные склады находятся на противоположном берегу реки Дору, которая и разделяет два названных мной города. Отец отправил маленький грузовик с товарами, а сам на малолитражке поехал домой, чтобы приехать раньше и встретить товары для разгрузки. «Сеат Ибица», на
Моему родителю не суждено было доехать даже до Севильи. На перегоне между Эль-Ронкильо и Лас Паханосас он вынужден был остановиться — спустило заднее колесо. Ничего не предвещало беды. Машина, стоявшая на обочине трассы А-66, никому не мешала. Однако, русская поговорка: «Где тонко — там и рвется», как нельзя лучше подходит к той ситуации. Когда отец менял колесо, в его машину, на полном ходу врезался грузовик, у которого, вы не поверите, на том же месте «на выстрел» полетело колесо. К сожалению, переднее правое. Грузовик потянуло на обочину, водитель не смог удержать руль. В итоге: «Сеат» не подлежит восстановлению, а отца на машине «Амбулансии» отвезли в Севилью. Из Hospital Victoria Eugenia [2] в два часа ночи нам сообщили, что отец находится в реанимации, у него множественные ушибы внутренних органов, переломы костей таза и нижних конечностей. Состояние стабильно тяжелое, в сознание он не приходит.
[2] Больница в Севильи.
Из Севильи отец вернулся к нам только через два месяца. Как не горько было осознавать случившееся, но привезли мы его в таком состоянии, что ни подняться, ни самостоятельно себя обслужить отец не мог еще долгое время. Прошедшие два месяца, когда мы каждый день слышали по телефону: «Состояние стабильно тяжелое, ваш отец не приходит в сознание», были самым страшным испытанием для всей нашей маленькой семьи. Резко постарела мама. Она не смогла взять на себя руководство отелем, потому что сильно сдала физически и морально. На меня легли заботы о нашем затухающем бизнесе. Почему «затухающем», да все дело в несносном постояльце. Старик, после отповеди, устроенной Липским, некоторое время вел себя тихо и пристойно, но постепенно начал «поднимать голову», его вечерние попойки становились все шумнее, выходки — все безобразнее. А это, сами понимаете, не добавляло привлекательности Gran Elefante. Постояльцев почти не осталось, бар вечерами наполнялся только на треть.
Мы капитально «просели» в финансовом плане. Если на еду и предметы первой необходимости денег еще хватало, то на что-то более серьезно — нет. Элементарно, нам нечем было платить за учебу Марии. А девочке надо было получать хотя бы среднее образование. В испанской школе среднее образование получают в два этапа: начальный до двенадцати лет и следующий — до шестнадцати. Моя младшая сестра, которой только исполнилось четырнадцать лет, училась в платной частной школе в нашем Эль Пуэрто, и мне совсем не хотелось бы переводить ее в муниципальную школу в Кадисе. Я часто бывал в том районе, где находится школа, да и знакомых там хватало. Поэтому мне доподлинно известно, что многие одногодки Марии, этакие грудастые испанские матроны, уже вовсю крутят любовь с парнями. И не ограничиваются целомудренными поцелуйчиками при встрече и на прощание. Некоторые в этом возрасте уже умудряются рожать. А сестренка в свои четырнадцать еще была ребенком, у нее в школьном рюкзачке, вместе с учебниками, путешествовала любимая кукла. Да и отношения между полами, в ее понимании, ограничивались «вздохами на скамейке». Мария была глубокая провинциалка, и я не хотел, чтобы в ее жизнь резко ворвалось взросление. Конечно, впереди были три летних месяца, когда население нашего городка, практически, удваивается за счет наплыва отдыхающих. Но, тем не менее, были опасения, что за следующий учебный год нам нечем будет заплатить.
Ранним июньским утром, когда я уже навел порядок во дворе хостела и собирался сесть за компьютер, чтобы подсчитать все расходы за прошлый месяц, меня окликнул майор. Он вышел во двор в полном походном снаряжении, то есть в неизменных штанах цвета хаки, разбитых донельзя тактических ботинках грязно-бежевого цвета и единственной рваной футболке. Живописный наряд венчала сбитая на затылок бейсболка и маленький рюкзачок за плечами.
— Малыш, ты никуда сегодня не собираешься? — скрипучий голос старика звучал, на удивление, дружелюбно.