Тигана
Шрифт:
А у того на лице вдруг появилось самое странное выражение. Однако он ничего не отвечал, пока они не подъехали к семерым мужчинам на перевале. Алессан спешился, Дэвин и Эрлейн сделали то же самое. Человек в кресле не встал, чтобы поздороваться с ними, но его маленькие блестящие глазки следили за каждым движением Алессана. Невероятно большие руки неподвижно лежали на резных подлокотниках кресла. На пальцах сверкало по крайней мере шесть колец, утреннее солнце высекало из них искры. На морщинистом, обветренном лице выделялся крючковатый, много раз перебитый нос и два ужасных шрама. Один шрам остался
— Спутники для поездки, — мягко ответил Алессан. — Я не был уверен, что ты придешь. Они оба поют. И могли бы утешить меня на обратном пути. Молодой — это Дэвин, а второй — Эрлейн. Ты чудовищно растолстел за год.
— А почему бы мне не растолстеть? — восторженно взревел его собеседник.
— И как ты посмел усомниться, что я приду? Разве я когда-нибудь тебя подводил? — Он шумел до невозможности, но Дэвин видел, что маленькие глазки остаются настороженными и очень внимательными.
— Никогда, — спокойно согласился Алессан. Его возбуждение исчезло и сменилось почти противоестественным спокойствием. — Но положение дел изменилось за эти два года. Я тебе больше не нужен. После прошлого лета.
— Не нужен! — вскричал великан. — Голубок, разумеется, ты мне нужен! Ты — моя юность, мое воспоминание о том, чем я был. И мой счастливый талисман в бою.
— Но больше боя не будет, — тихо сказал Алессан. — Ты позволишь мне высказать мои скромные поздравления?
— Нет! — проворчал тот. — Не позволю. Не желаю слышать от тебя никакого придворного мяуканья. Я желаю, чтобы ты подошел сюда, и обнял меня, и оставил эти идиотские колебания! Кто мы такие, чтобы болтать вот так? Мы, двое!
И с этими словами он яростным толчком обеих мускулистых рук поднял свое тело с кресла. Огромное дубовое кресло качнулось назад. Трое из стражей в ливрее бросились вперед, чтобы подхватить его.
Великан сделал два неуклюжих, качающихся шага вперед, а Алессан бросился ему навстречу. И в этот момент Дэвин внезапно понял — словно за шиворот ему выплеснули ведро ледяной воды, — кто этот искалеченный, покрытый шрамами человек.
— Медведь! — сказал Алессан, и смех застрял у него в горле. Он крепко обнял старого великана. — Ох, Мариус, я и правда не знал, придешь ли ты.
Мариус.
Ошеломленный не только высотой гор и бессонной ночью, Дэвин увидел, как самозваный король Квилеи — искалеченный человек, который голыми руками убил семерых вооруженных соискателей в священной роще, — поднял принца Тиганы, оторвал от земли и звонко расцеловал в обе щеки. Потом поставил раскрасневшегося Алессана на тропу и отодвинул от себя на длину руки, чтобы получше рассмотреть.
— Это правда, — наконец произнес он, когда Алессан перестал улыбаться.
— Я вижу. Ты действительно во мне усомнился. Мне следует прийти в ярость, Голубок. Мне следует быть обиженным до глубины души. А что сказал Второй Голубок?
— Баэрд был уверен, что ты будешь здесь, — с грустью признался Алессан.
— Боюсь, теперь я ему должен.
— По крайней мере, один из вас вырос настолько, чтобы приобрести хоть немного здравого смысла, — проворчал Мариус. Потом вдруг
Мариус захромал обратно к своему креслу и сел. Снова Дэвина поразил его все замечающий взгляд, которым он окинул их. Всего на мгновение этот взгляд скользнул по самому Дэвину, но у него возникло призрачное ощущение, что за это мгновение Мариус полностью оценил его, что он его узнает и вспомнит даже при случайной встрече через десять лет.
На секунду его охватила странная жалость к тем семерым воинам, которым пришлось сражаться с этим человеком в роще ночью, имея в своем распоряжении всего лишь мечи или копья, латы и две здоровых ноги.
Эти руки, похожие на стволы деревьев, и выражение этих глаз все сказали Дэвину о том, на чьей стороне был перевес в этих битвах, несмотря на ритуальные увечья — перерезанные связки на лодыжках, — наместника, которому положено было погибнуть в роще ради приумножения славы Матери-Богини и ее Верховной жрицы.
Мариус не погиб. Даже ради приумножения чьей-то славы. Семь раз не погиб. И теперь, после седьмой битвы, у Квилеи снова появился настоящий король, а последняя Верховная жрица умерла. Дэвин вдруг вспомнил, что эту новость первым сообщил ему Ровиго. В дурно пахнущей таверне под названием «Птица» то ли полгода, то ли полжизни тому назад.
— Наверное, ты поскользнулся, или поленился, или был уже толстым прошлым летом в Роще, — говорил Алессан. Он показал на шрам на лбу Мариуса. — Нельзя было позволять Тоналиусу подобраться с мечом так близко.
По правде сказать, улыбку на лице короля Квилеи нельзя было назвать приятной.
— Он и не подобрался, — мрачно ответил Мариус. — Я применил наш «удар ногой в прыжке с двадцать седьмого дерева», и он умер еще до того, как мы оба упали на землю. Этот шрам — прощальный дар от моей покойной жены, полученный во время нашей последней встречи. Да хранит наша священная Мать ее благословенную душу. Выпьете вина за обедом?
Серые глаза Алессана заморгали.
— С удовольствием, — ответил он.
— Хорошо. — Мариус подал знак стражникам. — В таком случае, пока мои люди накроют для нас стол, можешь мне рассказать. Голубок, и, надеюсь, расскажешь, почему ты только что заколебался, перед тем, как принять приглашение.
Дэвин, в свою очередь, заморгал от изумления: он даже не заметил паузы. Но Алессан улыбался.
— Хотелось бы мне, — с лукавой улыбкой сказал он, — чтобы от тебя хоть иногда что-то ускользнуло.
Мариус слегка улыбнулся, но не ответил.
— Мне предстоит долгая дорога. По крайней мере, три дня скачки во весь опор. Я должен добраться до одного человека, и как можно скорее.
— Этот человек важнее меня, Голубок? Я в отчаянии.
Алессан покачал головой.
— Не важнее, иначе меня бы здесь не было. Возможно, больше нуждается во мне. Вчера вечером в Борсо меня ждало сообщение от Данолеона. Моя мать умирает.
Выражение лица Мариуса тут же изменилось.
— Я глубоко опечален, — сказал он. — Правда, Алессан, мне очень жаль. — Он помолчал. — Тебе было нелегко приехать сначала сюда, зная это.