Тигр снегов

Норгей Тенцинг

Уже взрослым я понял, что кое в чем отличаюсь от большинства людей моего народа. Думаю, это отличие зародилось ещё в детстве. Помню, что я был очень застенчив и сторонился сверстников. Когда другие мальчики бегали друг за другом или играли глиной и камнями, я сидел один и мечтал о далёких краях и больших путешествиях. Я представлял себе, что пишу письмо одному знатному человеку в Лхасе, потом он приезжает и увозит меня с собой. Или, что я иду туда во главе большой армии. Иногда я смешил отца, прося его дать мне лошадь, чтобы я мог отправиться в путь. Всегда — ребёнком, юношей, взрослым я хотел путешествовать, двигаться, путешествовать и видеть, путешествовать и открывать; очевидно, это стремление и определило весь ход моей жизни.

Мечты

о Лхасе относятся к ранним годам моего отрочества. Потом я услышал и стал думать о других местах. Уже много лет шерпы из Соло Кхумбу ходили через горы и через лес в Дарджилинг, чтобы работать на чайных плантациях, или носильщиками, или рикшами; возвратившись домой, они рассказывали о виденном. А затем началось нечто ещё более интересное. Англичанин Келлас, путешественник и альпинист, нанял несколько шерпов в Дарджилинге сопровождать его в горы; несколько позже генерал индийской армии Брюс тоже брал с собою шерпов в свои экспедиции, и вскоре большинство дарджилингских шерпов стали постоянно работать носильщиками и рабочими в экспедициях на гималайские вершины. Уже тогда, хотя в то время я, конечно, ещё не знал об этом, наш народ стал приобретать славу лучших среди всех горцев, и эту славу мы с тех пор с гордостью сохраняем.

В 1921, 1922 и 1924 годах состоялись первые три знаменитые экспедиции на Эверест, и в них участвовали многие шерпы из Дарджилинга и Соло Кхумбу. Сколько было потом рассказов о чилина-нга — так мы называем людей из далёких краёв — и о восхождениях почти до небес! Многие приходили в необычной одежде и больших ботинках, каких мы никогда не видали до тех пор. Все это до того увлекало меня, что однажды я даже заплатил деньги, чтобы мне только позволили надеть такие ботинки, но они оказались настолько тяжелы и велики, что я не смог ступить в них и шагу… Эверест, Эверест — все говорили об Эвересте; тогда я и услышал впервые это слово. «Что такое Эверест?» — спросил я. «Это то же, что Чомолунгма, — отвечали они, — только мы были по ту сторону её, в Тибете. Чилина-нга говорят, что это самая высокая гора в мире».

В 1922 году семеро шерпов погибли во время восхождения; все наше племя тяжело переживало это ужасное несчастье. Однако в 1924 году в горы пошло больше людей, чем когда-либо. Как раз в этом году альпинисты Меллори и Ирвин пропали недалеко от вершины. Я узнал их имена от возвратившихся домой солокхумбских шерпов-носильщиков и запомнил навсегда. Двадцать девять лет спустя, когда мы с Хиллари взошли на вершину, мы осмотрели все кругом, чтобы проверить, удалось ли им добраться туда перед гибелью. Мы ничего не нашли.

Никто из моей семьи не участвовал в этих первых экспедициях. Сам я отдал бы все, чтобы участвовать, но был слишком молод. Затем на некоторое время экспедиции прекратились, и в Соло Кхумбу все потёкло по-старому. Я уже достаточно подрос, чтобы работать вместе с отцом и старшими братьями, а дел всегда было много. Мы выращивали картофель, ячмень и немного цампы (своего рода кукуруза), смотрели за своими овцами и яками, которые давали нам молоко, масло и грубую шерсть для одежды. Прикупать нам приходилось только соль, иногда немного вяленого мяса из Тибета. Убой скота в Непале осуждаётся, так как большая часть страны хиндская. Да и у большинства буддистов существует такой запрет, поэтому мы не забивали своих яков. Правда, зато иногда выпускали немного крови из шеи яка, не убивая его, и смешивали эту кровь с пищей. Мы чувствовали, что это укрепляет нас — вроде переливания крови, которое делают теперь больным в госпитале. Помню, что такие кровопускания делали обычно осенью, с наступлением холодов, причём не только ради нашего здоровья, но и для самих яков. После того как яки все лето хорошо отъедались на пастбищах, они часто становились задиристыми и дрались между собой или убегали, и кровопускание только успокаивало их.

В прежние времена моя семья была очень бедной. Но, видно, я и в самом деле родился счастливым, потому что после моего рождения все стало меняться к лучшему. В тот же год яки принесли сто телят, и после этого у нас бывало до трехсот-четырехсот яков одновременно. Как я уже говорил, наш дом был невелик и перенаселён. Мы ели самую простую пищу. Зато её всегда было достаточно, и я не помню, чтобы мне приходилось ходить голодным; а из шкур и шерсти яков — мы снимали с них шкуры, когда они умирали естественной смертью, — мы делали тёплую одежду, которая согревала нас в течение долгой холодной зимы. В отличие от других народов Востока, живущих в более теплом климате, в Соло Кхумбу носят обувь — сапоги из войлока и кожи, вроде тех, которые можно увидеть в Тибете. Я не помню, чтобы мне хоть раз в жизни пришлось ходить босиком. Непальцы и индийцы ходят без обуви по самой колкой земле, но для меня это было бы такой же задачей, как для жителя Запада.

Мальчиком я больше всего любил ходить с яками и бродить на воле по горным склонам. Зимой нельзя было забраться очень высоко из-за сильных морозов и глубокого снега, но в другие времена года склоны покрывались густой травой, какую я увидел много лет спустя в Швейцарии. Эту траву мы обычно скашивали для зимнего корма. Намче Базар лежит на высоте 3000 метров, Тами — примерно 3600 метров, но я поднимался с яками до высоты 5400 метров. Здесь, около ледников, у подножья обрывистых стен самых больших гор проходит верхняя граница травы, которую едят яки.

Именно здесь обитает йети, известный на Западе под наименованием «ужасного снежного человека». Я слышал о йети с самого детства; у нас в Соло Кхумбу о них рассказывали множество историй. Когда меня ещё не было на свете, мой отец встретился с одним йети лицом к лицу. Сам я никогда не видал их, и мне было уже больше тридцати лет, когда я впервые увидел след йети. Однако мальчиком я иногда находил на каменистых склонах и ледниках помёт незнакомого животного, содержавший остатки крыс и червей, — я не сомневался, что это помёт йети.

Конечно, я немного побаивался йети, однако любопытство было ещё сильнее, чем страх. То же самое чувство испытывал я в отношении молчаливых каменных громад, окружавших меня. Ламы много рассказывали об ужасах, подстерегающих человека в зоне снегов, о богах и демонах и чудовищах, куда страшнеё йети, которые охраняют вершины и карают всякого, кто осмелится проникнуть туда. Но я знал также, что были люди, в том числе из моего собственного народа, которые поднимались очень высоко по той стороне Чомолунгмы. Пусть некоторые погибли — другие вернулись домой живыми, и таких было гораздо больше. Мне хотелось увидеть самому, проверить самому. Это было моей мечтой, сколько я помню себя.

Вот они высятся надо мной, великие вершины: Макалу, Лхотсе, Нуптсе, Ама Даблам, Гаурисанкар, Чо Ойю и сотни других. А надо всеми ними — Чомолунгма, Эверест. «Ни одна птица не может перелететь через неё» — говорит предание. А человек? Человек, окрылённый мечтой?..

Мир был так велик, Соло Кхумбу так мал. И когда я подрос, то понял, что должен покинуть деревню. Однако, покинув её первый раз, я направился не в горы, даже не в Дарджилинг, а в Катманду, столицу Непала. Мне было всего тринадцать лет, открыто уйти я не мог, а поэтому бежал из дому и чувствовал себя потом очень виноватым. Я знал от Ламу Кипа, что всегда был любимцем родителей. Я и сам очень любил их и не хотел причинять им огорчений. Но слишком велика, слишком сильна была тяга. Я двинулся в Катманду кружным путём мимо Макалу; поначалу один, потом встретил попутчиков. Весь путь занял немногим больше двух недель. Впервые в жизни я увидел город, и он показался мне странным и непонятным, особенно потому, что наш народ исповедует буддийскую веру, в то время как жители Катманду в большинстве держатся индуистской веры. В конце концов мне удалось найти буддийский монастырь, принимавший странников; там я и остановился.