Тигр Железного моря
Шрифт:
Он похлопал китайца по плечу. А остальным намеревался (вполне добродушно) посчитать ребра кулаками. Китайцам такое обращение не нравилось, но они никогда не протестовали, и это забавляло Энни.
Единственным местом, где «ешки» общались с «ашками» (за исключением уборной), была сточная канава во дворе. Правила почему-то запрещали общение между китайцами и белыми. Боялись передачи «тайной» информации. Пустой болтовни о бунте? Нравственного и интеллектуального разложения? Однако во время тараканьих бегов о запрете забывали. В действие вступал чисто британский принцип: спорт есть только спорт, и ничего более. Тюремные надзиратели тоже любили делать ставки, и так получалось,
— Шэн, мы с тобой умудренные жизненным опытом люди, — сказал на следующий день Долтри. — Мы любим спорт, и в этом наши интересы совпадают, верно?
— Фелно.
— Очень хорошо. Поэтому, парень, я хочу оказать тебе услугу. Я готов купить у тебя Волшебную Птицу.
— Волсебная Птица не для плодаза.
Это было бесстыдной ложью. На переговоры ушло всего три дня. Энни и сам не знал, что заставило его затеять торг. Возможно, он пытался найти нового чемпиона тараканьего мира. В голове вертелась мысль: до сих пор тебе везло, но сейчас удача изменила тебе. Возможно, толчком послужило то, что Хай Шэн уже давно замыслил продажу и исподволь внушил тебе мысль о покупке.
— Ну что, будешь продавать своего засранца? — усмехнулся Энни. — Он же проиграл.
За таракана он заплатил золотом. Не зря он приберегал свой золотой зуб на черный день. Когда коронку взвешивал дантист-бенгалец, у Энни появилось ощущение, будто его пронзил штык капрала Стрэчена. Четыре грана золота, на тот момент эквивалентные пяти долларам США или десяти долларам Гонконга, — огромная цена!
— Я нести его вам завтла, мистал Энни. Он жить колобка из делево. — И Хай Шэн подписался элегантной закорючкой на расписке Энни.
«Ядерщики» кругами ходили вокруг пирамид, как неприкаянные души в чистилище.
Наступил первый вечер после совершения сделки. Предстояло пережить целую ночь, прежде чем Волшебная Птица Надежды в деревянной шкатулке будет доставлена Энни. Хай Шэн утверждал, что эту шкатулку некогда украшала огромная жемчужина в узорчатом обрамлении из изумрудов, похищенная одним из его прославленных предков в Тяньцзине из приданого императрицы Тзы Си.
Было около восьми вечера. Энни лежал на койке и сосал лепешку опиума. Размерами она была меньше мятного леденца и рассасывалась примерно столько же времени, но только цвета была черного и не предназначалась для глотания. Вкус имела отвратительный, схожий с катышком крысиного помета, но кайф давала весьма сильный. Помимо сладкого забвения от опиума, у Энни появилась еще одна радость: португальца забрали в больницу. Врач считал, что у него прогрессирующий туберкулез. В то время некоторые доктора полагали, будто порка приводит к туберкулезу. Странная гипотеза!
В любом случае португалец мог отправиться к праотцам в самое ближайшее время. Его называли португальцем, хотя он был на три четверти китайцем. В Макао, откуда он был родом, одной четверти европейской крови было достаточно, чтобы считаться снобом-европейцем. И хотя большинство этих «европейцев» пришли к христианской вере и на них распространилась опека Папы, некоторые, наиболее реалистически мыслящие, продолжали поклоняться языческим богам своих предков. Португалец, занимавший койку над Энни, был из этого меньшинства. А его помещение в корпус «Е» лишь свидетельствовало о любезности правителя Макао.
Энни
Долтри чувствовал, что частые порки как неотъемлемая часть тюремной жизни представляют угрозу для его психики. Ритуал наказания совершался в специально отведенном для этой цели небольшом дворике, но территория тюрьмы была ограниченной, и не слышать криков было невозможно. Ротанговые палки (для каждой порки готовились новые) опускались на ягодицы китайцев с недюжинной силой и рвали кожу так, что шрамы оставались на всю жизнь. Этот вид наказания китайцы ненавидели больше всего. Было выработано правило: чем громче кричал наказуемый китаец, тем больше оснований было у доктора рекомендовать дисциплинарному надзирателю ослабить силу ударов. Но, как и все правила, это тоже не было универсальным, и среди наказуемых заключенных попадались не издававшие ни звука.
Энни лежал и пытался представить, что сейчас по поводу порки думают китайцы, ведь только они подвергаются такому наказанию. Но среди всех народов именно китайцы чаще других используют порку. Они вечно нещадно пороли друг друга. Поэтому было бы нелогично обвинять в жестокости только надзирателей, поровших в тюрьме «Виктория» провинившихся заключенных. Один из надзирателей был валлийцем, второй — кокни из Степни, знакомый Энни. Кроме того, он являлся чемпионом Гонконга по игре в «дартс».
В любом случае порка — дело отвратительное. А когда без конца слушаешь вопли тех, кого порют, так это настоящая пытка. Для порки не было отведено какого-то определенного часа: ее могли затеять на рассвете или после чая, но каждый раз она превращалась для Энни в «путешествие по улице Страданий».
Энни Долтри — капралу Стрэчену: «Как по мне, Стью, повешение даст порке сто очков вперед».
Капрал Стрэчен: «Кто бы возражал!»
Стрэчен — родом из Карлайла, что на границе с Шотландией, — был уволен из 52-го пограничного горного батальона в чине рядового после двадцати шести лет службы. Он дважды получал чин сержанта и дважды был разжалован; все называли его капралом, даже начальник тюрьмы майор Беллингэм. В бедре Стрэчена сидела афганская пуля, которая доставляла ему определенные неудобства, зато он обладал медалями, полученными за бои в таких местах, название которых без слез не мог слышать ни один шотландец. Достаточно упомянуть кровавую кампанию при Сомме, где сложили свои уставшие головы две трети полка… Стрэчен пил.
В течение последних лет слоняться целыми днями без дела было единственным занятием Стрэчена. Тем не менее он дорожил частенько подворачивающимся заработком, за который получал один фунт и пятнадцать шиллингов за какое-нибудь дельце.
К тому же Стрэчен был изрядным любителем черного юмора. Например, каждый проклятущий день заключенные-европейцы все как один восходили по его указанию на виселицу, а затем спускались обратно. Виселица была встроена в короткий бетонный мост, соединявший корпуса «Д» и «С». Этот мост нужно было пройти, чтобы попасть во двор экзекуций, располагавшийся наверху. В центре моста зияло квадратное отверстие, сквозь которое на расстоянии каких-нибудь пятнадцати футов виднелась узкая улочка.