Тигриный лог
Шрифт:
– Так что с его семьёй? – настаивала я, ощутив в себе какой-то странный шик, привнесенный извне, как когда товар дорожает не по собственной ценности, а благодаря добротной рекламе. Спасибо бабушке за хорошие связи, оказывается, сама по себе я ничего не стоила. Только при её помощи я пробралась в мужской монастырь, но это укрепило меня настолько, что мне прощались многие недочеты. – Клянусь, я не расскажу Лео, что знаю о нем что-то.
– То, что у него есть, можно назвать никем, - Хенсок посмотрел мне в глаза, следя за реакцией. – Я не должен открывать чужие тайны души, но, думаю, это будет на пользу вам обоим, если ты не подашь вида, что всё знаешь, - Я собралась с духом, торжествуя, что меня запускают в круг доверия. И я докажу, что заслуживаю этого. – Лео родился и вырос в публичном доме. То, что он называет сестрами – работницы этого заведения.
Я полетела вниз с торжественного трона, на который взгромоздилась. Он треснул подо мной, треснул и пол под ним, треснуло что-то во мне, не ожидавшей узнать что-то такое…
Та же содержательница борделя, когда он подрос (лет до пяти – это уже посчиталось достаточным для относительной самостоятельности!), решила, что он должен как-то отрабатывать своё пропитание. Он стал убираться, помогать на кухне. По мере взросления обязанности прирастали. Он отправлялся в магазин, приносил продукты. Его посылали в аптеку за презервативами и, поскольку все аптекарши улицы знали сиротливого ребенка, всё свободное время бегавшего с собаками и кошками по району, а иногда и спавшего с ними где-нибудь на траве, то их ему продавали. Его отправляли за тампонами и противозачаточными. Он делал всё, чтобы не кричала полная и вечно злая от недомоганий начальница его сестер. Сестры относились к нему хорошо. Некоторые были особенно ласковы и могли повозиться с ним, когда не были заняты. Но что такое жизнь проституток? До рассвета они обслуживают клиентов, пируя с ними, а потом спят до полудня. После полудня у них болит голова, и они пытаются прийти в себя к ночи. Сколько раз Лео звали принести вина прямо на эти попойки, превращавшиеся в оргии! И он видел то, чего не должен видеть ребенок его возраста. Ему было страшно, неприятно, противно и гадко, а потом… потом он привык и смирился и, заходя в зал, где размякшие и хмельные клиенты тискали шлюх, проходил до стола, ставил новую бутылку и уходил, стараясь не поднимать глаз. Выпившие мужчины часто смеялись над ним, что он затесался в такое место, что мальчишка, наверное, хотел бы и сам попробовать утех? Но чем больше таких вопросов и насмешек было, тем дальше хотелось ему бежать. Интуитивно он догадывался, что кто-то, одна из этих полуголых женщин с раскрасневшимся лицом, его мать. Но когда один заядлый посетитель, коммерсант, поинтересовался, уж не сын ли это чей, все дружно захохотали, отнекиваясь, выставляя невозможным подобный факт. Иногда, когда он попадался под ноги агрессивным клиентам, его били, могли дать оплеуху, если он вошел убраться в комнату, когда оттуда ещё не ушли. Чтобы угождать своим дарителям, несущим деньги, проститутки смеялись, не пытаясь защищать ребенка, и только в их глазах мелькала бездеятельная жалость. Лео терпел и всё понимал.
А потом к ним заглянул директор цирка и, обслуженный сполна, выйдя покурить на крыльцо, заметил, как мальчик играет с собакой – своим лучшим другом, и та его беспрекословно слушается. Попросив показать что-нибудь ещё, он обнаружил, что ребенок находит общий язык с животными и их даже не нужно дрессировать. Моментально сообразив, какие это несет выгоды, мужчина просчитал в мозгу все подробности удивительных номеров с различными тварями божьими и, не оттягивая, пошел к содержательнице и выкупил у неё за неплохие деньги юного даровитого актера. Лео было почти десять, когда он покинул место, в котором родился. Провожая его, работницы самой древней в мире профессии желали ему удачи и считали, что он добьётся успеха, и его ждет лучшая жизнь.
Но лучшей жизни не вышло. Циркач-предприниматель вовсе не собирался тратиться на приемыша, на котором хотел только зарабатывать. Лео спал в клетках с хищниками, заодно убирал и вычищал их – и зверей и клетки. На арене он творил чудеса, смело гладя львов, заставляя птиц кружиться вокруг и садиться ему на руки, змеи ползали по нужным путям, а пудели и дворняги танцевали вместе с ним то, что он показывал. Шоу приносило отличный доход, из которого Лео причитались завтрак, обед и ужин. Никто не давал ему ни воны. За два года он с этой цирковой труппой объехал всю страну, не сильно изменив своё существование по сравнению с тем, что было прежде. Но он уже не был совсем несмышленым младенцем, поэтому, когда однажды о чем-то попросил директора – Лео и сам не помнит, чего он хотел, выходного или немного денег? – тот наорал на него, обозвав нахаленком и куда более грубыми словами. А когда попытался поднять руку на мальчика, на него бросилась собака, самая старая и любимая собака Лео. Отбив своего человеческого друга, она поплатилась жизнью. Разгневанный директор достал пистолет (у типов, хоть как-то связанных с бизнесом, удивительным образом появляется оружие, даже если в нем нет надобности) и застрелил пса на месте за то, что тот его хорошенько искусал. Посмотрев на это и не успев ничего сделать, Лео по-прежнему не заплакал и только спросил:
– Как вы могли убить её?
– А что я, буддист что ли, чтобы не сметь этого сделать? – хмыкнув, он ушел.
Той же ночью похоронив верного друга за вагонами цирка, Лео молча ушел из него, спрашивая прохожих, где живут буддисты, которые не убивают животных. Не зная, кто это такие, они казались ему самыми лучшими на свете людьми, добрыми, благородными. Место обитания буддистов виделось ему раем земным. Бредя день за днем, и иногда получая примерные указания, где ближайший буддийский монастырь, Лео достиг одного из них, молча войдя и, увидев странных людей в оранжевых одеждах. Уточнив, буддисты ли они и получив утвердительный ответ, мальчишка остался там, замкнувшись в себе и радуясь, что нашел место, где нет никакого насилия, никакой злобы, ничего, кроме скромных монахов, медитирующих и посещающих свою школу, куда и ему не запрещали приходить. Не дожидаясь указаний, он стал работать там, хватался за всё, что попадалось, выполнял, слушался, обретал покой. Именно там его и нашёл один из учеников Тигриного лога, странствующий после получения первого тана. Это был мастер Хан. Увидев подростка недюжинной силы, ловкого, примерного и плечистого, выносливого и отлично физически развитого, он спросил, что он здесь делает? Получив невразумительные ответы от обитателей, Хан понаблюдал за ним пару дней и подошёл к нему, натиравшему огромный медный чан, в котором варился перед тем обед монахов.
– Мне сказали, что ты любишь животных? – Лео неловко кивнул. – А что ты ещё любишь? – он пожал плечами. – Тебе здесь нравится? – снова осторожный кивок. – Ты хочешь быть буддистом? – мальчик охотно закивал. – А хочешь быть таким буддистом, который будет помогать другим? Очень сильным и умелым, спасающим слабых. Очень могучим! Ты будешь иметь возможность делать мир лучше, - неизвестно как, но Хан прочитал во встреченном юнце добро и его искренние желания. Подумав, Лео кивнул. – Пойдёшь со мной? Я знаю такое место, где не бывает ничего плохого. Там царит покой, тихо и радостно.
– А вы не обманываете? – спросил Лео. Наивное существо обожглось о директора цирка, рассказывавшего сладкие басни перед тем, как увести его с собой.
– Я обманываю только тогда, когда от этого зависит что-то важное, друг мой. И для того, чтобы сделать чью-нибудь жизнь чуточку счастливее. А сейчас я предлагаю тебе пожить там, где я прожил десять лет, и если тебе там не понравится, то в любой момент вернешься обратно, идет? – Хан протянул ему руку. Никто никогда не протягивал ему руку до этого. Сглотнув слюну, Лео вытер грязную ладонь о поношенную рубашку и принял рукопожатие Хана. Так он и оказался в Тигрином логе, где Хенсок постарался сделать всё возможное, чтобы парень пришел в себя и научился видеть в судьбе не только плохое, а душу и нежность – не только в животных.
– Когда он понял, что я желаю ему только добра, то стал ходить за мной хвостиком поначалу… - продолжал Хенсок вспоминать уже то, что было здесь, на Каясан. Я подскочила, очнувшись от словно просмотренного фильма жизни, чужой жизни Лео, которая стала частью меня. Нет, она всё-таки не чужая, потому что сам Лео не был мне чужим.
– Хватит! – не владея собой, крикнула я, и поняла, что лицо моё залито слезами, что я не держу себя в руках от немой истерики, постигшей меня из-за глубокого осознания того что произошло с Лео и КАКИМ было его детство. Вернее, детства у него не было. А был кошмар, пропасть, дрянь, навязанная глупой гулящей женщиной, не пощадившей его и не попытавшейся сделать его жизнь сносной. Лучше бы он был отдан в приют, в самом деле! – Хватит… - смирнее попросила я и, неуправляемая, развернулась к выходу, забыв о посуде, о Хенсоке, обо всём. Я выбежала на улицу. Там всё ещё резвилась буря. Едва обсохшая, я опять стала промокать до нитки. Потерявшись на миг, я огляделась. Мне необходим Лео! Он нужен мне, чтобы убедиться, что он в порядке, что он улыбается. Что всё, услышанное мною – это прошлое, настолько далекое, что уже не трогает его, стерлось из памяти. Но разве возможно такое? Как он боялся моих касаний! Дело было не в запрете монастыря касаться женщин, или не только в нем. Разумеется, когда ты знал их, только как отвратительные инструменты утоления страсти, видел с раздвинутыми ногами и не знаю как ещё в том возрасте, когда положено учить алфавит. Кому будет приятно общество женщин после этого? Вот почему он их боялся. Вот почему знал о них так много. Всё, что он делал, обрело смысл и объяснение.
Я помчалась вниз сквозь непроглядную завесу ливня. Что там говорил кто-то? Джей-Хоуп, кажется. Что Лео внизу, где-то за ступами. Не разбирая ступенек, я спрыгивала по лестницам, поскользнулась и полетела с одной из них вниз, успев подставить ладони. Не сильно ушибившись, я продолжала плакать, но не разбирала, где слезы, а где капли дождя. Было так темно, что хоть глаз выколи. Я пронеслась мимо храма, запертого школьного класса, спотыкалась о дорожные плитки, умудрялась удержаться, бежала, бежала. Обогнув общежитие, в котором парни закрылись от непогоды, я вышла на конечную перед обрывом поляну, на которой возвышались каменные мертвые ступы. Для меня они ничего не значили, всего лишь непонятные строения, мешающие видеть, что за ними. Не сорваться бы с обрыва, идущему вдоль них! Стараясь держаться подальше, я разглядывала, где тут может приютиться какая-нибудь избушка? Вода лила с меня потоками. Она была холодной, но я не придавала значения, изнутри меня жег жар, жар ненависти, презрения, жажды мщения моральным уродам, бродящим по земле. Вдалеке завиднелось что-то угловатое, черное. Сверкнула молния и я разобрала силуэт утлого домишки. Дальше ото всех забраться было уже невозможно.