"Тихая" Одесса
Шрифт:
…Посреди пустыря, оскальзываясь на мелкой щебенке, Алексей настиг его и сграбастал за плечо.
— Стой!
— Скорей! — Микоша взмахнул бидоном. — Пока не всполошились…
— Стой, тебе говорят!
— Ти-ха! Очумел, что ли!
— Брось бидон!
Трудно сказать, зачем он это делал: надо было стрелять не мешкая.
— Ты что, парень?!
Микоша рванулся, высвободил плечо, но Алексей тотчас опять схватил его. Крикнул, задыхаясь:
— Бросай по-хорошему, бандитская морда, убью!…
Микоша
— Ты?! — хрипло выдавил он. — Ты?!
Он выпустил бидон, присел и вдруг что было силы ударил Алексея по руке. Хватаясь за карман, метнулся в сторону.
— Стой! — еще раз крикнул Алексей.
В тот же момент Микоша выстрелил.
Полыхнула вспышка. Грохот на несколько секунд оглушил Алексея. И он два раза нажал спуск, почти не слыша своих выстрелов…
РАЗНЫЕ ХЛОПОТЫ
Элеватор пылал. Пламя бушевало, окутывая здание с четырех сторон. Алексей понял, что делать ему там нечего.
Микоша валялся на спине, выкинув над головой кулак с револьвером. Присев на корточки, Алексей наскоро обшарил его карманы. Нашел пачку папирос «Сальве», немного денег, серебряные часы-луковицу и два конвертика с кокаином. Все это он оставил при Микоше. Револьвер тоже не взял. Бидон с керосином на всякий случай опрокинул.
Покружив в лабиринте переулков и тупичков, он выбрался к Потемкинской лестнице.
Навстречу бежали люди. Чтобы не вызывать подозрений, Алексей не торопясь поднялся на Николаевский почувствовал, что у него, как от удара, саднит предплечье. Он остановился, пощупал. Рукав был разорван и влажен.
«Э, да меня ранило!»—подумал он.
Микошина пуля скользнула чуть выше локтя и неглубоко распорола кожу. Ранка была пустяковая, но она сразу изменила планы Алексея… Он свернул на Пушкинскую, потом на Успенскую и припустил со всех ног к Резничуку…
Растерзанный, задыхающийся, предстал он перед Шаворским.
— Микошу убили!…
Вопреки ожиданиям, это известие произвело на Шаворского не слишком сильное впечатление.
— Спокойно! — сказал он. — Где убили? Кто?
Едва переводя дыхание, Алексей рассказал, что все произошло как раз в тот момент, когда они с Микошей собирались поджечь жилые дома вблизи элеватора. Он так, мол, и не разобрал, на кого они напоролись: то ли на милицию, то ли на чекистов. Алексей едва ноги унес, а Микошу сразу наповал.
Шаворский сплюнул:
— Влип… матери его черт! Туда и дорога!…
Против этого Алексей ничего не мог возразить, его только удивило, что Шаворский с такой легкостью отнесся к судьбе своего вернейшего телохранителя.
— Хорошо, что наповал, — сказал Шаворский, — в чека он бы всех выдал. Ты сам-то цел? — спросил он грубо, впервые обращаясь к Алексею на «ты».
— Тоже немного задело…
— А
Резничук прибавил огоньку в лампе. Алексея внимательно обследовали.
— Вон где скребнула, — сказал Резничук, запуская палец в рваную прореху на его рукаве. — Рядышком прошла, чуть бы левей — и каюк!
Он принес марлю и помог Алексею забинтовать руку.
— Давай, Седой, обмоем удачу, — сказал Шаворский.
Только теперь Алексей заметил, что Шаворский пьян. Глаза его лихорадочно блестели, движения были размашисты и неточны. Он достал из кладовки четвертную бутыль, расплескивая, налил спирт в кружки, одну придвинул Алексею:
— Пей! Чистый, медицинский, из личных погребов… Помянем раба божьего Микошу, имевшего в незапамятные времена христианское имя Николай!… — Выпив, он с хрипом выдавил воздух из обожженной глотки и, не закусывая, помотал головой. — Убили, значит?… Та-ак… Ничего-о: в сражениях потери неизбежны… Но бой выигран! Слышите, вы? Бой выигран!… — заорал он.
— Поаккуратнее, Викентий Михайлович! — попросил Резничук, боязливо оглядываясь на дверь,
Шаворский громыхнул кулаком по столу:
— Не учить меня, холуй! — и неожиданно приказал: — Гаси свет!
Резничук поспешно задул лампу. Шаворский сдернул маскировку с окна, толчком распахнул раму.
Сквозь черные кусты нездоровым воспаленным багрянцем просвечивало небо.
— Горит! — Шаворский лег животом на подоконник. — Горит!… — бормотал он. — Пылает… Вот так всю Россию очистительным огнем… во искупление!…
Ночевать Алексея отвели на чердак. Остаток ночи он пролежал на жестком волосяном матраце. Перед глазами металось пламя, выплывало окровавленное, все в неровных отсветах пожара лицо Микоши — пуля ударила его над правой бровью. Потом появились еще лица. Люди бежали на пожар, и среди них Алексей увидел Галину. «Что вы наделали?! — спросила она с ужасом. — Что вы наделали?!» Он схватил ее за руку, хотел объяснить, что не виноват, что это предательство… Она не стала слушать, оттолкнула его и легко пробежала по мягкому зеленому изволоку туда, где бушевало пламя, Он догнал ее, крикнул: «Да поймите вы!» Но девушка снова оттолкнула его, и Алексей проснулся.
Рядом стоял Резничук.
— Иди, — сказал он, — хозяин зовет. Мычишь ты во сне, ровно бык…
Было утро. В чердачном окне безмятежно синело небо.
Шаворский, протрезвившийся, выбритый, ходил по комнате, как всегда, сцепив руки за спиной.
— Так что у вас вчера вышло? — спросил он, хмурясь. От ночного панибратства не осталось и следа.
Алексей повторил с самого начала выдуманную им историю гибели Микоши, дополнив ее новыми подробностями: он-де первый заметил каких-то вооруженных людей и сказал об этом Микоше, но тот не придал значения его словам. Хотел во что бы то ни стало довести дело до конца. Вот и довел…