Тихий Дон. Том 2
Шрифт:
В день начала работ Малого круга в Новочеркасск с румынского фронта походным порядком пришел 6-й Донской казачий генерала Краснощекова полк, под командой войскового старшины Тацина. Полк от самого Екатеринослава шел с боями, прорывая большевистское кольцо. Его трепали под Пятихаткой, Межевой, Матвеевым-Курганом и во многих местах, но, несмотря на это, он прибыл почти в полном составе, при всех офицерах.
Полку была устроена торжественная встреча. После молебствия на Соборной площади Назаров благодарил казаков за то, что сохранили дисциплину, блестящий порядок и с оружием пришли на защиту Дона.
Вскоре полк был отправлен
Работа Круга шла вяло. Предрешенность исхода борьбы с большевиками чувствовалась всеми. Во время заседаний Назаров – этот энергичный, кипучий генерал – сидел, опершись на руку, закрыв ладонью лоб, словно мучительно о чем-то думая.
Рушились трухой последние надежды. Красная гвардия подступала к Новочеркасску и Ростову. Уже погромыхивало под Тихорецкой. Слухи шли, что движется из Царицына к Ростову красный командир хорунжий Автономов.
Ленин приказал Южному фронту 23 февраля взять Ростов.
Утром 22-го в Ростов вошел отряд капитана Чернова, теснимый Сиверсом и с тыла обстреливаемый казаками Гниловской станицы.
Крохотная оставалась перемычка, и Корнилов, понявший, что оставаться в Ростове небезопасно, отдал приказ об уходе на станицу Ольгинскую. Весь день по вокзалу и офицерским патрулям постреливали с Темерника рабочие. Перед вечером из Ростова выступила густая колонна корниловских войск. Она протянулась через Дон жирной черной гадюкой, – извиваясь, поползла на Аксай. По обрыхлевшему мокрому снегу грузно шли куценькие роты. Мелькали гимназические шинели со светлыми пуговицами, зеленоватые – реалистов, но в массе преобладали солдатско-офицерские. Взводы вели полковники и капитаны. В рядах были юнкера и офицеры, начиная с прапорщиков, кончая полковниками. За многочисленными подводами обоза шли беженцы – пожилые, солидные люди, в городских пальто, в калошах. Женщины семенили около подвод, застревая в глубоком снегу, вихляясь на высоких каблуках.
В одной из рот Корниловского полка шел есаул Евгений Листницкий. В ряду с ним – подтянутый строевой офицер, штабс-капитан Старобельский, поручик Суворовского Фанагорийского гренадерского полка Бочагов и подполковник Ловичев – престарелый, беззубый боевой офицер, весь, как матерый лисовин, покрытый рыжей проседью.
Накапливались сумерки. Морозило. От устья Дона, солоноватый и влажный, подпирал ветер. Листницкий привычно, не теряя ноги, месил растолченный снег, вглядывался в лица обгонявших роту людей. Сбоку от дороги прошли командир Корниловского полка капитан Неженцев и бывший командир Преображенского гвардейского полка полковник Кутепов, в распахнутой шинели и сбитой на крутой затылок фуражке.
– Господин командир! – окликнул Неженцева подполковник Ловичев, ловко перехватывая винтовку.
Кутепов повернул широколобое, бычье лицо с широко посаженными черными глазами и подстриженной лопатистой бородкой; из-за его плеча выглянул на окрик Неженцев.
– Прикажите первой роте прибавить шаг! Ведь этак и замерзнуть не мудрено. Мы промочили ноги, а такой шаг на походе…
– Безобразие! – затрубил горластый и шумоватый Старобельский.
Неженцев, не отвечая, прошел мимо. Он о чем-то спорил с Кутеповым. Немного спустя опередил их Алексеев. Кучер гнал сытых вороных, с подвязанными хвостами
На взрыхленной множеством ног дороге кое-где просачивались желтые лужи. Идти было тяжело – ноги разъезжались, сырость проникала в сапоги. Листницкий, шагая, прислушивался к разговору впереди. Какой-то баритонистый офицер, в меховой куртке и простой казачьей папахе, говорил:
– Вы видели, поручик? Председатель Государственной думы Родзянко, старик – и идет пешком.
– Россия всходит на голгофу…
Кашляя и с хрипом отхаркивая мокроту, кто-то пробовал иронизировать:
– Голгофа… с той лишь разницей, что вместо кремнистого пути – снег, притом мокрый, плюс чертовский холодище.
– Не знаете, господа, где ночевка?
– В Екатеринодаре.
– В Пруссии мы однажды такой вот поход ломали…
– Как-то нас приветит Кубань?.. Что?.. Разумеется, там иное дело.
– У вас есть курить? – спросил у Листницкого поручик Головачев.
Он снял грубую варежку, взял папиросу, поблагодарил и, высморкавшись по-солдатски, вытер пальцы о полу шинели.
– Усваиваете демократические манеры, поручик?.. – тонко улыбнулся подполковник Ловичев.
– Поневоле усвоишь. Вы-то… или дюжиной носовых платков запаслись?
Ловичев не ответил. На красносединных усах его висели зеленоватые сосульки. Он изредка шморгал носом, морщился от холода, проникавшего сквозь подбитую ветром шинель.
«Цвет России», – думал Листницкий, с острой жалостью оглядывая ряды и голову колонны, ломано изогнувшейся по дороге.
Проскакало несколько всадников, среди них – на высоком донце Корнилов. Его светло-зеленый полушубок, с косыми карманами по бокам, и белая папаха долго маячили над рядами. Густым рыкающим «ура» провожали его офицерские батальоны.
– Все бы это ничего, да вот семья… – Ловичев по-стариковски покряхтел, сбоку заглянул в глаза Листницкого, как бы ища сочувствия. – Семья осталась у меня в Смоленске… – повторил он. – Жена и дочушка – девушка. На Рождество исполнилось ей семнадцать лет… Каково это, есаул?
– Да-а-а…
– Вы тоже семейный? Из Новочеркасска?
– Нет, я Донецкого округа. У меня отец остался.
– Не знаю, что с ними… Как они там без меня, – продолжал Ловичев.
Его с раздражением перебил Старобельский:
– У всех семьи остались. Не понимаю: чего вы хнычете, подполковник? Уди-ви-тельный народ! Не успели выйти из Ростова…
– Старобельский! Петр Петрович! Вы были в бою под Таганрогом? – крикнул кто-то сзади, через ряд.
Старобельский повернулся раздраженным лицом, пасмурно улыбнулся.
– А… Владимир Георгиевич, вы какими судьбами в наш взвод? Перевелся? С кем не поладил? Ага… ну, это понятно… Вы спрашиваете про Таганрог? Да, был… а что? Совершенно верно… убили его.
Листницкий, невнимательно прислушиваясь к разговору, вспоминал свой отъезд из Ягодного, отца, Аксинью. Его душила внезапно задымившаяся на сердце тоска. Он вяло переставлял ноги, смотрел на колыхавшиеся впереди стволы винтовок с привинченными штыками, на головы в папахах, фуражках и башлыках, раскачивавшиеся в ритм шагу, думал: