Тихий Дон. Том 2
Шрифт:
Маштаковатый конишка Прохора на ходу тянулся к траве, срывая губами то ветку донника, то желтый венчик сурепки, то кустик горчука; срывал и ел, двигая сторожкими ушами, стараясь выкинуть языком гремящие, натершие десны удила. Но после орудийного выстрела Прохор толкнул его каблуками, и конишка, словно понимая, что теперь не время кормиться, охотно перешел на тряскую рысь.
Канонада разрасталась. Садкие, бухающие звуки выстрелов сливались, в душном воздухе колеблющейся октавой стоял раскатистый, громовитый гул.
– Господи Исусе! – крестилась на арбе молодая баба,
– Наши бьют али кто? Эй, служивый! – крикнул Прохору шагавший рядом с быками старик.
– Красные, дед! У наших снарядов нету.
– Ну спаси их Царица Небесная!
Старик выпустил из рук налыгач, снял старенькую казачью фуражку; крестясь на ходу, повернулся на восток лицом.
На юге из-за гребня, поросшего стрельчатыми всходами поздней кукурузы, показалось жидковатое черное облако. Оно заняло полгоризонта, мглистым покровом задернуло небо.
– Большой пожар, глядите! – крикнул кто-то с подводы.
– Что бы это могло быть?
– Где горит? – сквозь дребезжащий гул колес зазвучали голоса.
– По Чиру.
– Красные по Чиру хутора жгут!
– Сушь, не приведи господь…
– Гляди, какая туча черная занялась!
– Это не один хутор горит!
– Вниз по Чиру от Каргиновской полышет, там ить бой зараз…
– А может, и по Черной речке? Погоняй, Иван!
– Ох и горит!..
Черная мгла простиралась вширь, занимала все большее пространство. Все сильнее становился орудийный рев. А через полчаса на Гетманский шлях южный ветерок принес прогорклый и тревожный запах гари с пожара, бушевавшего в тридцати пяти верстах от шляха по чирским хуторам.
LX
Дорога по Большому Громку в одном месте шла мимо огорожи, сложенной из серого камня-плитняка, а потом круто заворачивала к Дону, спускалась в неглубокий суходольный ярок, через который был перекинут бревенчатый мост.
В сухую погоду теклина яра желто отсвечивала песком, цветастой галькой, а после летнего ливня с бугра в яр стремительно скатывались мутные дождевые потоки, они сливались, вода шла на низ стеной, вымывая и ворочая камни, с гулом ввергаясь в Дон.
В такие дни мост затопляло, но ненадолго; через час-два бешеная нагорная вода, недавно разорявшая огороды и вырывавшая плетни вместе со стоянками, спадала, на оголенной подошве яра свежо сияла влажная, пахнущая мелом и сыростью омытая галька, по краям коричневым глянцем блистал наносный ил.
По обочинам яра густо росли тополя и вербы. В тени их стояла прохлада даже в самую жаркую пору летнего дня.
Прельстившись холодком, возле моста расположилась застава Вешенской иногородней дружины. В заставе было одиннадцать человек. Пока в хуторе не появлялись беженские подводы, дружинники, лежа под мостом, играли в карты, курили, некоторые, растелешившись, очищали швы рубах и исподников от ненасытных солдатских вшей, двое отпросились у взводного – пошли на Дон купаться.
Но отдых был кратковременным. Вскоре к мосту привалили подводы. Они двигались сплошным потоком,
Начальник заставы, он же командир 3-го взвода дружины, – высокий сухой унтер-офицер с подстриженной бурой бородкой и большими, по-мальчишески оттопыренными ушами, – стоял около моста, положив ладонь на потерханную кобуру нагана. Он беспрепятственно пропустил десятка два подвод, но, усмотрев на одной арбе молодого, лет двадцати пяти, казака, коротко приказал:
– Стой!
Казак натянул вожжи, нахмурился.
– Какой части? – строго спросил взводный, подойдя к арбе вплотную.
– А вам чего надо?
– Какой части, спрашиваю. Ну?
– Рубежинской сотни. А вы кто такие есть?
– Слазь!
– А кто вы такие?
– Слазь, говорят тебе!
Круглые ушные раковины взводного жарко вспыхнули. Он отстегнул кобуру, вытащил и передал в левую руку наган. Казак сунул вожжи жене, соскочил с арбы.
– Почему не в части? Куда едешь? – допрашивал его взводный.
– Хворал. Еду зараз на Базки… С семейством нашим еду.
– Документ о болезни есть?
– Откель он могет быть? Фершала не было при сотне…
– А, не было?.. Ну-ка, Карпенко, отведи его в школу!
– Да вы кто такие из себя?
– А вот там мы тебе покажем, кто мы такие!
– Я должен в свою часть направляться! Не имеешь прав меня задерживать!
– Сами тебя направим. Оружие при тебе?
– Винтовка одна.
– Бери, да живо у меня, а то враз нашвыряю! Какой молодой, с-с-сукин сын, а под бабу лезешь, хоронишься! Мы, что ли, тебя должны защищать? – И с презрением кинул вслед: – Каз-зу-ня!
Казак вынул из-под полсти винтовку, взял жену за руку, целоваться при людях не стал, лишь черствую женину руку на минуту задержал в своей руке, шепнул что-то, пошел следом за дружинником к хуторской школе.
Скопившиеся в проулке подводы с громом устремились по мосту.
Застава за час задержала человек пятьдесят дезертиров. Из них некоторые при задержании сопротивлялись, особенно – один немолодой, длинноусый, бравый на вид казачок с хутора Нижне-Кривского Еланской станицы. На приказ начальника заставы сойти с брички он ударил по лошадям кнутом. Двое дружинников схватили лошадей под уздцы, остановили уже на той стороне моста. Тогда казачок, не долго думая, выхватил из-под полы американский винчестер, вскинул его к плечу.
– Дороги!.. Убью, сволочь!
– Слазь, слазь! У нас приказ стрелять, кто не подчиняется. Мы тебя скорее посодим на мушку!
– Муж-жи-ки-и-и-и!.. Вчера красные были, а ноне казакам указываете?.. Шерсть вонючая!.. Отойди, вдарю!..
Один из дружинников в новеньких зимних обмотках стал на переднее колесо брички и после короткой схватки вырвал винчестер из рук казака. Тот по-кошачьи изогнулся, скользнул рукой под ватолу, выхватил из ножен шашку; стоя на коленях, потянулся через прицепную раскрашенную люльку и чуть-чуть не достал концом клинка головы вовремя отпрыгнувшего дружинника.