Тихое оружие

Великанов Василий Дмитриевич

Проснулся и захныкал Павлик. Задрожал и Володя, прижимаясь к матери.

Анна Никитична прислонилась к мужу и глухо, прерывающимся голосом, сказала:

— Бегите втроем. Куда мне с малыми? А вы одни — пройдете.

— Что ты, мать? — возразил Григорий Михайлович. — Вместе пройдем!

— Нет, нет, — твердила женщина, — идите вы. Не задерживайтесь! Оставь Милочку.

Григорий Михайлович ссадил с плеч дочку и шепнул жене:

— Помни, Аня, я ушел от тебя с Ниной и Артемом к первой жене. Бросил тебя, бросил.

Понимаешь?

А Анна Никитична все торопила мужа, подталкивала:

— Идите скорей! Идите!

И они поднялись втроем, пригибаясь, перебежали через дорогу, упали в канаву, вскочили и помчались по вязкому картофельному полю. Густая мокрая ботва била по ногам, ноги вязли в размокшем суглинке.

И вдруг услышали грубый окрик:

— Стой, стрелять буду!

Откуда-то слева послышался громкий хлопок, и вверх взвилась зеленая ракета. В ответ справа, из военного городка, тоже поднялась зеленая ракета, и послышался шум мчащегося по шоссе мотоцикла.

На ноги налипала грязь, бежать было неимоверно трудно. Правая нога у Нины увязла в тяжелой глине. Девушка с силой дернула ее, и сапог остался в грязи. Сбросив и другой, она побежала быстрее. Но пока возилась с сапогами, «отец» и Артем исчезли.

Позади услышала выстрел. В отдалении послышался собачий лай. «Ох, мамочка, опять эти страшные овчарки! — взмолилась девушка про себя. — Нагонят по следу! Нет, буду стрелять до последнего… До предпоследнего…»

Нина подбежала к каким-то зарослям. Между кустов стояла вода, почва зыбилась, пружинила. Топот ног пропал, и собаки тявкали уже в стороне: наверно, потеряли след. Ветви хлестали по лицу, царапали руки, но девушка, прижимая к боку рацию, не чувствовала боли.

Она пересекла рощицу и, когда стала приближаться к опушке, услышала справа и слева хлюпанье воды под ногами и тяжкое дыхание. Неужели враги обошли? Девушка вскинула пистолет, и тут…

— Нина! — позвал мальчишеский голос.

Слева к ней подбежал Артем, справа — «отец». Григорий Михайлович дышал тяжело, с одышкой.

— Оторвались… — говорил он через силу. — По воде собаки след не возьмут… Теперь надо поскорее пересечь «Варшавку» и держаться левее Каменки… Выйдем на партизанскую тропу… Если вновь потеряемся, Нина, иди до Красной Зорьки. Там свои…

Приблизившись к шоссе, залегли в канаве. «Отец», прикрывая рукой рот, глухо закашлял в ладонь.

По дороге неслись легковые и грузовые машины с солдатами и орудиями на прицепах.

— Нина, — сквозь удушье проговорил Григорий Михайлович, — бегите с Артемом, а я вернусь к матери… Все равно не дойду! Только вас задержу…

Но девушка схватила «отца» за руку и потянула за собой:

— Мать не тронут. Улик нет. Дойдете. Ну!

И, подчиняясь ее воле, Григорий Михайлович полез вслед за девушкой в водосточную трубу, проходившую под полотном шоссейки.

Они чувствовали, как гудела вокруг земля от грохота

тяжелых машин. Выждав, когда их поток прервался, вылезли из трубы на другой стороне дороги и, пригибаясь, побежали по мокрому лугу, держа направление на партизанскую тропу.

Расставание

Двадцать пять километров по бездорожью, с рацией через плечо оказались для Нины тяжелым испытанием. Но особенно тяжело пришлось «отцу»: временами он останавливался и, широко открывая рот, брался за сердце — ему недоставало воздуха. Девушка подхватывала его под руку и тащила: «Ну, ну, еще немного…»

Артем же, привыкший бегать со сверстниками, переносил форсированный марш легче.

На рассвете они достигли того места в лесу, где начиналась партизанская зона и где весной Женя по эстафете передал Нину Вере. Ох, вроде уже своя земля!

Все трое повалились на траву, под елочками, и, утирая пот, еле дышали. Нина чувствовала, что ноги у нее налиты свинцом. Так вот и лежать бы…

Но «отец» заторопил:

— Пойдемте подальше.

С трудом поднялись и медленно пошли, шаркая ногами по траве. И вдруг откуда-то громкий окрик:

— Стой!

Беглецы вздрогнули, присели за кустами, замерли. Свои или засада? Выхватив из кармана пистолет, Григорий Михайлович приглушенно сказал:

— Уходите с Артемом. Я прикрою вас.

— И я с вами… — твердо сказала Нина, сжимая в руке плоский «вальтер».

— Да это же наши! — радостно воскликнул мальчик, заметив в кустах шапку с алой полоской. Из-под нее торчал волнистый чуб.

— О-оо… — облегченно выдохнул «отец», узнав в чубатом парне Евгения. — Чего ты, шальной, так кричишь на своих? Вот влепил бы тебе…

— Не ругай, дядя Гриша, и прости, коли напугал, — легко повинился Женя и взглянул на исцарапанные ноги Нины. — Вам, я вижу, досталось… Давайте сюда!

В кустах стояла повозка, на ней сидели два партизана, вооруженные автоматами.

Усадив измученных подпольщиков на их место, Женя повез «семью» в штаб партизанской бригады. Ехали долго по неровной лесной дороге. Повозку сильно трясло, мотало, но Нина и Артем все-таки задремали. Проснулись они от того, что остановились и Женя громко крикнул: «Эй вы, сони!»

К ним уже шли, улыбаясь, двое мужчин в полувоенной форме. Вскочив с повозки, Нина бросилась к ним и заплакала: она почувствовала себя совершенно разбитой, ноги у нее дрожали.

— Ну, ну, Нина… Чего ты? Нельзя же так… — успокаивали ее. — Все ведь хорошо, что хорошо кончается!

— Не совсем еще кончилось… — тихо заметил Григорий Михайлович.

— Да, да, конечно. Пойдемте, все обсудим.

«Отца», Нину и Артема привели в просторную чистую хату. Возле печки сидела пожилая женщина, хозяйка дома, и — заметила Нина — не очень умело мастерила из парашютного шелка белье для партизан.