Тим
Шрифт:
— Это… это неприлично, почти порочно!
— Уверен, что именно так и будут говорить. Она подняла подбородок:
— Меня не заботит, что скажут другие люди, я беспокоюсь только о том, какое влияние это окажет на Тима, как с ним будут обращаться, если он на мне женится.
Джон Мартинсон пожал плечами:
— Он перенесет сплетни гораздо легче, чем разлуку, уверяю вас.
Руки ее лежали, стиснутые, на коленях, и он положил на них свою руку.
— Думайте об одном, Мэри. Почему нельзя выйти за Тима? Что в нем такого особенного? Вы можете утверждать сколько угодно, что вы прежде считали его
Почему Тим должен жить, лишенный возможности удовлетворять одну из наиболее существенных потребностей, которые знают душа и тело? Почему он должен быть лишен своего мужества? Почему его надо укрыть и отгородить от его тела? О, Мэри, он и так лишен многого! Очень, очень многого! Почему его и этого лишать? Разве он не человек, имеющий право на свой пол? Уважайте в нем человека, Мэри Хортон! Выходите за него замуж!
— Да, я понимаю, — она некоторое время сидела и думала, затем подняла голову: — Хорошо. Если вы думаете, что при создавшихся обстоятельствах это лучший выход, я выйду за него.
— Молодец! — его лицо смягчилось. — Вы оба получите гораздо больше, чем предполагаете.
Она нахмурилась:
— Но сколько же нас ждет трудностей!
— Его отец?
— Думаю, нет. Думаю, Рон будет даже рад, но только он один. И я, и Тим — оба неопытны, и я не уверена, что смогу как надо решить все проблемы.
— Не надо напрасно беспокоиться. Беда, что вы слишком думающий человек, вы пытаетесь анализировать то, что обычно разрешается само собой, когда приходит время. Я бы сказал, что размышлять тут нечего. Там, где дело касается потребностей Тима, вы подходите идеально.
Подавив смущение, Мэри сумела показаться спокойной.
— Я ведь не должна иметь детей, правда?
— Да, не должны. Не потому, что недостатки Тима наследственные, тут, кажется, вероятность небольшая. Но вы уже в том возрасте, когда детей не успеть поставить на ноги. А Тиму это будет не под силу сделать одному, если с вами что-то случится. Кроме того, вы уже не молоды, и можете повторить несчастье его матери. А если так случится, вас ожидает величайшая насмешка судьбы. Статистически, если родить первенца после тридцати пяти, вероятность иметь нормального ребенка уменьшается, и чем старше женщина, тем меньше на это шансов.
— Я знаю.
— Вы будете сожалеть, что у вас нет детей?
— Нет.
— Почему?
— Я никогда не собиралась выходить замуж и не стремилась к этому. Мне вполне достаточно одного Тима.
— Будет нелегко, я знаю.
Джон положил трубку и вздохнул:
— Ну, Мэри, я от всей души желаю вам счастья. Теперь все зависит от вас.
Она поднялась, взяла сумку и перчатки.
— Я благодарю вас, Джон. Я вам бесконечно обязана, и даю вам слово, что, как смогу, буду помогать вашему делу.
— Ничем вы мне не обязаны. Я буду вполне доволен, если узнаю, что Тим счастлив. Это мне будет лучшей наградой. Навещайте меня время от времени.
Вместо того, чтобы просто оставить Тима у дома на Серф Стрит, Мэри зашла вместе с ним повидать Рона. Он сидел в гостиной перед телевизором, который орал о последних спортивных событиях.
— Привет, Мэри! Не ожидал, что ты зайдешь так поздно.
Она села на диван.
— Я хочу поговорить с тобой, Рон. Это важно. Я хотела бы покончить с этим, пока у меня еще сохраняется мужество.
— Правильно, дорогая! Как насчет чашечки чая и кремового пудинга?
— Звучит заманчиво, — она посмотрела на Тима и улыбнулась. — Я не хочу тебя гнать, но думаю, что тебе пора спать, милый. Нам с твоим папой надо кое о чем поговорить, но это не секрет. Я расскажу тебе обо всем в выходные, ладно?
— Ладно. Спокойной ночи, Мэри.
В доме Эсме он никогда не просил ее подоткнуть одеяло.
Пока кипел чайник, Рон расставлял на кухонном столе чашки, блюдца, тарелки и уголком глаза следил за Мэри.
— Ты выглядишь очень измученной, дорогая, — заметил он.
— Так и есть. У меня был трудный вечер.
— Что этот учитель сказал про Тима?
Ее чашка была надколота, и она сидела, водя кончиком пальца по неровности и раздумывала, как лучше подойти к делу. Когда Мэри подняла голову, она казалась постаревшей.
— Рон, я сказала не совсем правду о том, почему я водила Тима к Джону Мартинсону.
— Да?
— Да, — она продолжала водить пальцем по краю чашки, не имея сил взглянуть в его широко открытые голубые глаза, такие похожие на глаза Тима, и такие непохожие по выражению. — Мне очень трудно говорить, потому что ты не имеешь ни малейшего понятия, о чем я собираюсь сказать. Рон, тебе когда-нибудь приходило в голову, что мне будет трудно взять Тима, если с тобой что-нибудь случится?
Рука, державшая чайник, задрожала, и чай расплескался по столу.
— Ты изменила свое решение?
— Нет, я этого не сделаю, Рон, если только тебя не смутит мое предложение, — она сложила руки на столе и, собравшись с силами, посмотрела ему прямо в глаза. — У нас с Тимом были всегда особые отношения. Ты знаешь это. Из всех людей, с которыми он встречался, я нравилась ему больше всех. Не знаю, почему, и я уже бросила биться над этой загадкой. Правильнее будет сказать: он просто любит меня.
— Да, именно так. Он любит тебя, Мэри. Именно поэтому я и просил тебя взять его после моей смерти.
— Я его тоже люблю. Я полюбила его с того первого мгновения, когда увидела, как он стоит на солнце и смотрит, как цемент из цистерны выливается прямо на олеандры Эмили Паркер. Я тогда не знала, что он умственно отсталый, но когда узнала, это ничего не изменило. Фактически я стала любить его еще больше. Долгое время я не придавала значения тому, что он мужчина, а я — женщина, пока сначала Эмили Паркер, а затем твоя дочь не бросили довольно грубо мне это в лицо. Ты ведь всегда оберегал Тима от этих вещей, правда?