Тимиредис. Летящая против ветра
Шрифт:
— Зимка, держи ее крепче! Щазз придем, поможем… только утащить эту заразу надо куда подальше. А то травница увидит — проклянет!
Ох! Тин, где ты?! Забилась выброшенной на берег рыбой, но зря — рука держала крепко, не давая закричать. Вторая лапа сунулась под рубаху, царапая спину ногтями, и потянула пояс портов. Я почувствовала, как от моей ненависти мир становится красным — не позволю! Руки прижаты, так мне они и не нужны! Снег мой, друг мой — где ты? Тут? Так пусть под рукой, зажимающей рот, вспыхнет огонь!
Заорали мы с Зимкой оба. В голос. Он — от неожиданной жалящей боли. Я — оттого,
Тяжесть со спины исчезла. Послышался треск, а потом холодный голос Тин произнес:
— Парни, а вы тут что потеряли?
— Да-а… да-а… — я узнала голос Ельки. — Да она упала, а мы помочь подняться хотели!
Я села, одергивая тунику и отряхивая от хвои живот и колени. Подбородок ныл, но я не собиралась этого показывать — ведь специально запалила огонь так, чтоб его не видно со стороны было. С ненавистью уставилась на сидящего рядом на земле рыжего Зимку, баюкающего руку. Елька с Иржиком стояли невдалеке, у большой ели.
— Так, значит, вас помочь прислали? — Тин обвела троицу тяжелым взглядом.
Парни, сглотнув, кивнули.
— Да, Хрунич обещал мне к зиме прислать кого-нибудь, с дровами подсобить. Так это вы?
Так. Кому-то сейчас сильно не повезет.
Парни кивнули снова.
— Вот и отлично! — милостиво качнула головой моя наставница. — Вон как раз пригорочек с подходящими сухими елками. Вы ж парни сильные? Вот берите по одному бревну, они не толстые. Нам как раз пора домой поворачивать, вы следом и пойдете. Донесете, распилите и свободны!
Вся злость у меня прошла, стало даже смешно. После того, как эти козлы протащат бревна по оврагам да буеракам, а потом еще на поленья попилят, им уже не до беготни за девками будет.
— Ну, что встали? Давайте, по бревну на плечи — и вперед! — в голосе Тин звучали повелительные нотки.
Парни с обреченным видом поплелись к косогору.
Через час мы подошли к дому. Следом тащились три потные, пошатывающиеся, матерящиеся под нос фигуры с длинными, толщиной в ногу лесинами на плечах. Тин как ни в чем не бывало зашла в избу, вынесла оттуда пилу и большой ковш воды. Отдала парням:
— Давайте, козлы вон там, поленница за сараем. Распилите — свободны, — повернулась ко мне. — А ты, Мири, иди пока в избу, травы разбери.
Зашла за мной следом, подмигнула:
— Ну, думаю, их ты видишь в последний раз.
Все же какая Тин умная! Не просто приструнила гадов, а припахала к делу и нагрузила так, что им долго еще в эту сторону и глядеть не захочется!
Парни провозились с дровами почти до заката. После этого Тин вынесла им по паре пирожков с капустой на дорогу, отдала Иржику микстуру от кашля для его матери, Зимке выдала склянку с мазью для больных коленок отца. А Ельке велела передать спасибо Хруничу за помощь. Да еще на прощанье от околицы рукой помахала.
Вернувшись в избу, присела на скамейку:
— Уф-ф… Ну, кажется, пронесло. Поняла, что и как я сделала?
Я кивнула. Вот только сама я так пока не умею. Но… посмотрела на Тин с надеждой:
— Тин, а если ты так их спровадила, может, они отстанут? И мне не надо никуда идти?
— Мири, ты сама все понимаешь. Что будет, если в следующий раз тебе не рот зажмут, а по голове поленом стукнут?
Следующий раз. Ох-х…
Вечером на другой день мы отвели коз Франьке. Договор был прост: она гоняет Белочку и Снежинку на выпас, зато и все молоко — её. Куры вполне могли прокормить себя сами. А яйца полежат — ничего при прохладной погоде с ними не станется.
Я как потерянная бродила из угла в угол. Тин грустно качала головой и паковала мой мешок — белье, запасные штаны и рубашку, сухари и вяленое мясо, травы и снадобья на все случаи жизни, самодельный планшет с исписанными листами и теплый плащ. Спрятала вниз, под вещи, кошелек с несколькими серебряными и горстью медных монет.
— С кольцом что делать будем? Думаю, носить тебе его пока нельзя. Даже на цепочке, на шее. Давай, я его в шов на жилетке зашью? Красть ее вряд ли кто польстится.
Я молча кивнула.
Не хочу я отсюда уходить! Я люблю Тин! И эту избу люблю — хвойный запах от бревен, пучки трав под стрехой, тепло от печки и свое лоскутное одеяло, наш выскобленный добела стол и мышиный писк в подполе. Век бы тут жила… Почему я должна бежать?
— Потому что тут покоя тебе не будет, — вздохнула Тин. — Единственный выход — если вдвоем переберемся в такую же глушь, где тебя и о тебе никто не знает. Но сниматься с насиженного места — это нелегко, поверь. Да и учиться тебе надо. Мири, давай так: если ты в школе совсем не приживешься, тихонько вернись сюда — я буду ждать. И тогда брошу я этот дом, другой сыщем — отсюда подальше. Согласна?
Я кинулась к ней на шею.
Вечером, засыпая, думала о том, как я ее люблю. Люблю… Но, если я ее и вправду люблю, разве могу я позволить, чтобы из-за меня она бросила дом, который обживала много лет, нажитое хозяйство, насиженное место, где ее знают и уважают?
Нет, совсем это не правильно. Значит, если я люблю Тин, я должна справиться. Как бы ни было трудно и чего бы мне это ни стоило.
Утром вышли еще затемно. Двор тонул в белом стылом тумане. Все было влажным, холодным. Даже дверь и калитка казались сырыми. Тропинка под ногами была еле различима. Подняла голову — звезд за туманом не видать. А до восхода еще целых три часа. Под ногой хрустнуло — по ночам уже начались заморозки, и мелкую лужицу затянуло льдом. Изо рта поднимался парок. Оглянулась в последний раз на темную махину дома — ох, как же я не хочу никуда идти! Но надо. И хныкать я не стану, Тин ведь тоже не хочет меня отпускать, я же вижу, как она расстроена. Так что ей зря нервы трепать?
Нам предстояло пройти несколько лиг наискось через перелески к ведущей от Зеленой Благодени к Сухой Сохе дороге. Выбраться на нее мы собирались у самого моста через Потаву. А оттуда пойдем уже по тракту. Я так далеко никогда в ту сторону не заходила, и мне хотелось посмотреть на большую дорогу, мост…
— Ну, Мири, какая большая? Ты что? — засмеялась идущая впереди замотанная в платок до бровей Тин. — Сама же знаешь, приезжие у нас раз в пять лет бывают, а деревенские хорошо раз в два года за покупками в Соху съездят. Одно слово — дорога. А на деле — две заросшие колеи. Хорошо, хоть мост в свое время на каменных быках поставили — его и чинить не надо.