Тимофей с Холопьей улицы. Ханский ярлык
Шрифт:
Повесть «Тимофей с Холопьей улицы» рассказывает о талантливом человеке, мечтателе, выходце из народа, жившем в древнем Новгороде (XIII век). Главное внимание автора сосредоточено здесь на раскрытии народного характера, на прославлении силы народного Духа.
Тимофей-новгородец, именем которого названа повесть, всей своей жизнью, стремлениями, удачами и бедами связан со своей средой, трудовыми людьми. Но мечтательному юноше с правдивой и открытой душой довелось пройти через многие тяжкие испытания, прежде чем он осознал в чем же таится подлинная правда жизни.
Красочно показаны в повести картины народного восстания в Новгороде,
Перед писателем, разрабатывающим исторические темы, всегда стоят трудные задачи — суметь показать эпоху, воссоздать картины далекого прошлого, характеры людей тех времен.
В своих повестях Борис Изюмский сумел рассказать о такой далекой поре и таких сложных этапах исторического прошлого, о которых вообще скудны даже специальные исследования. Автору пришлось идти непроторенными тропами, выступать в качестве изыскателя, по крупицам собирать материалы в древнерусских летописях, в различных исследованиях историков, археологов, этнографов и языковедов.
Бесспорным достоинством произведений Б. В. Изюмского является то, что они находятся в русле лучших традиций советской исторической прозы, отличающейся умением, говоря словами А. М. Горького, обнаруживать «проникновение в дух и плоть» изображаемой эпохи.
Исторические повести Б. В. Изюмского интересны для любого читателя, но адресованы они прежде всего юношеству. Не случайно в школьных учебниках по истории и методических пособиях для учителей они рекомендованы как произведения для внеклассного чтения.
Писатель работает много и плодотворно. Он в постоянном творческом поиске и не только тем и героев, но и в поисках выразительных художественных средств.
Творчеству писателя присущ ясный и точный взгляд на мир, любовь к своему народу, своей стране. Это художник, смело вторгающийся в жизнь, отстаивающий принципы коммунистической нравственности, верность идеям партии и народа. Книги его полны оптимизма, герои его повестей всегда на передовых рубежах жизни.
К. И. Шаромов
ТИМОФЕЙ С ХОЛОПЬЕЙ УЛИЦЫ
РОБКИЕ РАДОСТИ
Тимофей возвращался от кузнеца Авраама вечером. В подмерзших лужах отсвечивали далекие звезды. Воздух был по-весеннему чист, и от Волхова шел колкий, освежающий холодок. Хрустели тонкие льдинки под ногами, и, казалось, в лад с ними звенело сердце от только что испытанного счастья, когда слушал «Слово о полку Игореве». Авраам приютил у себя прохожего монаха, и тот по памяти читал это «Слово…», услышанное им недавно в Киеве.
В кузнеце Аврааме Тимофей неожиданно обрел для себя пестуна-учителя.
Был Авраам широкоплеч; на темную
Как-то, еще несколько лет назад, принес Авраам отцу Тимофея в починку свои сапоги из конской кожи, с высоким железным подбором и гвоздями по всей подошве. Отец, поглядев на отвалившийся каблук, хмыкнул:
— Не поймешь: кузнец громыхалы сии делал или наш брат сапожник?
Авраам усмехнулся:
— Кто бы ни делал, а верно послужили.
Тимофей в это время сидел у окна — резал кожу для ремней. Вот с того прихода и привадил кузнец Тимофея, зазвал его к себе в гости.
Жил Авраам на Розваже — улице Неревского конца, у земляного вала, жил бедно, с сестрой, старше его лет на десять, племянником и матерью, древней старухой.
Тимофей зачастил к кузнецу: жадно слушал его рассказы о дальних народах и странах, где довелось побывать ему, о чудных обычаях, а потом стал Авраам обучать его грамоте. Читали Часослов, Псалтырь, Евангелие, писали на кусках березовой коры. В фартуке, с засученными рукавами кузнец присаживался к пеньку-столу и, неловко держа в огромных прокопченных пальцах костяное острие, процарапывал на бересте буквы, складывал из них слова.
Нынешний вечер был для Тимофея настоящим праздником.
Когда монах произнес: «Солнце светит на небе. Игорь князь в Русской земле!» — Авраам, вспомнив, как в скитаниях тосковал по родной земле, побледнел от волнения:
— Истинно так… По отчине и кости плачут…
Сейчас, снова переживая этот вечер, Тимофей думал: «Вот бы написать «Слово о Новгороде», о Волхове величавом, что скоро покатит неторопливые волны свои мимо лесов, мимо древних селений…»
Луна проложила через реку широкий серебряный мост. Было светло как днем. Впереди Тимофея, дробно, словно козочка, постукивая каблуками по деревянному настилу, шла девушка в шубке из бархата, подбитого мехом, в шапке-столбунце, из-под которой свешивались косы с красными лентами. Рядом с девушкой плыла, раскачиваясь, полная пожилая женщина. Тимофей слышал, как она сказала с опаской:
— Пойдем скорее, Оленька, боязно!
— Да ну, тетя, чего бояться! — громко, не для тетки, ответила девушка приятным грудным голосом.
И эта Оленька тоже была в «Слове» о Волхове, о Новгороде, о луне, заливающей землю светом, о нем — пусть некрасивом, никому не нужном и все же счастливом Тимофее.
Они уже миновали на Великой улице двор с высоким жердяным оплотом, за которым глухо рычали спущенные на ночь с цепей собаки, когда откуда-то вынырнули подгулявшие парни. Один из них, плюгавенький, вертлявый, подскочил к девушке, хихикая, попытался обнять ее.
Кровь прихлынула к лицу Тимофея, не помня себя от гнева, он бросился на обидчика, но его сразу оглушили кистенем, сбили с ног, стали топтать сапогами.
— Помогите, люди добрые, помогите! — закричала тетка Ольги, прикрывая собой дрожащую от испуга девушку.
В дальнем конце Козьмодемьянской послышался торопливый бег: кто-то спешил на помощь. Налетчики трусливо разбежались, оставив Тимофея на промерзшей земле.
Тетка Ольги склонилась над ним. Лицо его с коричневым родимым пятном на левой щеке было бледно, окровавлено. Ольга, всхлипывая, пробила ледок подмерзшей лужи, смочила платок и подала его. Женщина стала обтирать Тимофею лицо.