Тиоли. Огонь души
Шрифт:
И вот теперь вслед за сериалами и языковыми курсами Вера придумала эту поездку…
– Будто все сознательно подталкивает меня в эту страну, – едва слышно пробормотала я, глядя на огни в домах по ту сторону улицы. – Странно… Очень странно…
Но может так оно и надо?
С некоторых пор я жила по принципу: все происходящее к лучшему. Побаивалась, конечно, но приноравливалась к изменениям. А некоторые провоцировала сама, не желая ждать, когда что-то произойдет по воле случая. Так было с отцом.
Я глубоко вздохнула, будто ожидая почувствовать проникающий из воспоминаний
***
Это было удивительное место, совершенно не похожее ни на какое другое. Там витал странный и очень необычный аромат. Будто в одном флаконе смешали сразу и весеннюю сырость, и аромат парфюмерного магазина. Чувствуешь себя будто в цветочном шлейфе, когда он настолько легкий и раздражающий, что хочешь не хочешь, а начинаешь искать в нем какие-то нотки с целью распознать все ароматы. Этот ненавязчивый шлейф смешивается с итальянской речью, с солнечными лучиками, с потребностью лавировать среди машин, мопедов и велосипедов. И после этого даже не знаешь, оправдались ли ожидания, но ощущение чудесное, как будто все время гадаешь. И гадать приятно. И тайны разгадывать хочется вновь и вновь. И меняться, разгадывая. И жить уже с этим знанием.
Легко ли? Тяжело ли? Город не спросит и не поймет. Он лишь будет взирать на тебя из каждого окна и каждой узкой улочки. Молчаливо, но по-доброму наблюдать. Ты не под крылышком, здесь никто не возьмет тебя на поруки, но и чинить неприятности не будет. Живи и учись.
– Дочь, – позвал отец. – Ты странная. Ты опять странная…
Я попыталась сосредоточиться, но получалось плохо, поэтому просто улыбнулась. Улыбка вышла вялая и отстраненная:
– Я просто думала.
– Тебе всего двадцать, не много ли ты думаешь? – хмыкнул родитель.
Я пожала плечами. Не рассказывать же ему, что порой я чувствую себя куда старше. Иногда, но случается. Опыт. От него никуда не денешься. Я не могу забыть и не могу изменить себя. Сложно делать вид, что я беззаботная юная девушка. На теле не осталось шрамов, но на душе их очень и очень много.
Это потому, что я прожила две жизни?
Или мне все же приснилась иная жизнь, пока я лежала в коме?
В тот день на берегу реки, держа Дже Хёна за руку, мне все казалось, что годы рабства и все страдания не были напрасны. Ничто не напрасно, если встречаешь важного для тебя человека. А теперь что? Было ли все на самом деле? Было ли все сном? Не важно, ведь уже все закончилось, не вернуть, а шрамы на душе остались.
– Тебе нужно влюбиться, – посоветовал папа, – тогда ты перестанешь быть такой серьезной.
– Думаешь? – хмыкнула я, не став упоминать, что уже влюблена.
Даже нет… Не влюблена.
Как-то раз один человек мне сказал, что между словами «любовь» и «влюбленность» есть разница, существенная разница. И теперь я понимаю, что он был прав. Влюбленность может испариться с той же скоростью, с какой возникла, а любовь же неизбежно ломает тебя и не дает от себя избавиться. Это чувство чем-то похоже на гору, что появляется возле тебя. Она не может исчезнуть, она всегда рядом. И переезд не поможет. Даже если неприятно – живи так! С горой возле дома. Радуйся, огорчайся и смирись с тем, что она всегда рядом.
– Не поможет, – просветила я отца. – Это не так. На меня не повлияет какая-то влюбленность.
Если бы она была для меня возможна… На меня может повлиять только встреча. Одна единственная встреча. Вот только озвучить это отцу я не могу, иначе придется объяснять, почему невозможно назначить место и время.
– Очень жаль, – папа вздохнул и позвал официантку.
– Почему? – теперь уже была моя очередь недоумевать.
– Возможно, если бы ты… Мне, естественно, неприятна мысль, что моя любимая доченька перестанет быть только моей… Но возможно для тебя было бы лучше, если бы ты…
– Пап, мне кажется?
– О чем ты? – стушевался родитель.
– Ты словно пытаешься… выгнать меня замуж, – вполне искренно хмыкнула я. – Мне же только двадцать. Не рано ли? Я еще вполне успею.
– Будь ты замужем, то уже бы не думала так много.
– Давай я лучше буду думать о том, что подарю вам с Машей на свадьбу, а? – выдавила я улыбку.
Отец смущенно закашлялся и уточнил:
– Как ты узнала? Мы еще никому не говорили.
– Пап, мне двадцать, а не пять. – Да и пятилетний ребенок заметил бы попытки отца спрятать свою личную жизнь! – Я же все понимаю. Я и съехать захотела, чтобы вы уже перестали прятаться и просто нормально зажили вместе. А то глупо как-то: двое взрослых людей, а ведете себя как подростки.
– Зато в этом есть романтика, – обиделся папа.
– Романтика? – я красноречиво фыркнула. – С любимым… – я запнулась и начала сначала: – Если бы я любила, то хотела бы жить вместе, спать под одним одеялом, держаться за руки и не расставаться, расходясь по своим квартирам.
Папа как-то странно на меня глянул и проницательно уточнил:
– Ты кого-то любишь? Ты так говоришь…
– Да, я очень сильно люблю одного человека, но мы не можем быть рядом. А любовь не проходит, только тоска остается. Так что не надо, пап. Не тяните, женитесь и живите вместе.
– Кто он? Он тебя бросил? Я могу с ним переговорить? Моя дочь не должна страдать! – тут же попытался засыпать меня вопросами отец, отставив чашку капучино.
– Пап, его нет… – Опять запинка. – Я не знаю где он и что с ним. Знаю только, что найти его нельзя, он очень далеко.
От собственных слов становилось больно, так что я заставила себя добавить:
– Все пройдет. Не переживай. Скоро я опять стану прежней.
– Ты уже столько лет не прежняя… После той аварии, – напомнил папа.
Я вяло улыбнулась, положила свою ладонь поверх руки отца и успокоила:
– Не переживай, все хорошо!
Он вздохнул, глянул на меня, но больше не стал поднимать эту тему, словно через прикосновение я передала ему спокойствие и собственную уверенность.
Всего через несколько недель после этого разговора мы уже оформляли документы на квартиру, которую отец, желая хоть как-то загладить вину, купил для меня в новеньком чистом райончике.