Тирания веры
Шрифт:
– Нема, – пробормотал сэр Радомир. – Мне уже от всего этого тошно.
– Если даже такое для тебя чересчур, значит, у тебя не хватит духу для нашей работы, – сказал Брессинджер. Я резко повернулась к нему, но увидела, что он напряжен. Видит Нема, мне тоже было не по себе.
– Что ты сказал? – прорычал сэр Радомир.
– Заткнитесь, оба, – одернул их Вонвальт. Казалось, что он постарел лет на десять. Он подошел к столу и сел в кресло Кейдлека. Затем поднял медальон – безо всякой торжественности, будто великая честь, которую тот символизировал, ничего для него не значила, – и вместо того, чтобы повесить его на шею, положил в карман.
–
– Нет. Не сейчас, – ответил Вонвальт.
– И что теперь? – не унималась я, взвинченная до предела и готовая сорваться. Я уже давно не чувствовала себя такой беззащитной, и даже присутствие имперских гвардейцев меня больше не утешало.
– Теперь, – сказал Вонвальт, доставая из кармана список, – мы пойдем к остальным.
После задержания Кейдлека поднялся невероятный переполох. Гвардейцы стояли на всех входах и выходах, загораживали своими громоздкими, закованными в латы телами и тяжелыми щитами коридоры и проходы. Правосудия и гражданские законники, многие до сих пор одетые в ночные рубашки, голосили и бранили своих неумолимых тюремщиков. Тесные коридоры и комнаты наполнились гневным воем и возмущением. Их прежнее недовольство переросло в бурное негодование.
Перед Вонвальтом, который должен был возглавить этих людей, стать их господином и магистром, ныне стояла незавидная задача – провести в их рядах зачистку. Но эти аресты не имели ничего общего с традиционным судебным преследованием. Нет, в тот день мы просто устраняли инакомыслящих. И это стало возможно лишь благодаря новой особой процедуре, которую установил своим повелением Император. Общее право, подобно песчаной отмели, исчезло под его указом, как под волной прилива.
Сэр Радомир, Брессинджер и я шли за Вонвальтом и его гвардейцами, которые вихрем проносились через Ложу. Первой в списке оказалась женщина по имени Элланер Бода – Правосудие, которая, несмотря на молодые лета, занимала в Ордене высокое положение. Ее дверь оказалась заперта, вероятно, из-за громкого шума, который поднялся снаружи. Женщина-гвардеец проворно расправилась с препятствием, метко вышибив дверь ногой, и Вонвальт ворвался внутрь.
Послышался его крик:
– Брось оружие!
Я поспешила следом за ним и увидела женщину, стоявшую позади стола. В руке она держала кинжал, а ее лицо искажала озлобленная гримаса.
– Где Натаниэль? – гневно спросила она. Взвинченная, она применила Голос Императора, который подействовал лишь на меня, сэра Радомира и Брессинджера, да и то несильно. Ее Голос было не сравнить с мощью Кейдлека, которая поразила меня, как удар кулаком в лицо.
– Правосудие леди Элланер Бода, вы вступили в сговор с врагами Империи и намеревались навредить государству. На этом основании вам предъявляется обвинение в государственной измене.
– Что происходит? И что за извращенные шутки? – недоверчиво рявкнула Бода.
– По сему обвинению я, Правосудие Императора сэр Конрад Вонвальт, волею Его Величества Императора Лотара Кжосича IV признаю вас виновной.
– Конрад, ради Немы, о чем ты говоришь? Где тебя носило?
Вонвальт повернулся к гвардейцу, который стоял по правую руку от него.
– Отведите ее вниз, – тихо сказал он.
Гвардеец шагнул вперед. Бода снова попыталась применить Голос Императора, но тот, как криво пущенная стрела, не возымел никакого эффекта даже на меня.
– Бросьте кинжал, – велел гвардеец. Он был рослым, по меньшей мере на голову выше ее, но Бода, похоже, его не страшилась.
Руки Вонвальта сжались в кулаки.
– Брось кинжал, – повторил он. – Все кончено, Элланер.
– О, кончено? Да неужели? – спросила она, издав трель безумного смеха. Секунду Бода оглядывалась, прикидывая, что можно сделать.
Когда гвардеец приблизился, она снова повернулась к Вонвальту.
– Натаниэль не ошибся насчет тебя. Он все предвидел.
– Тогда он глупец, раз остался здесь, – просто сказал Вонвальт. – Брось клинок, Элланер. Больше я не стану просить.
Бода еще несколько секунд раздумывала, как поступить. Я ждала, что, оказавшись лицом к лицу с неумолимым Вонвальтом – не говоря уже об отряде вооруженных мечами имперских гвардейцев, – она сдастся. Пусть она и была Правосудием, со всей присущей им гордыней и самолюбием, но она все же оставалась смертной и наверняка страшилась гибели. С другой стороны, как и всем, кто попал под императорскую облаву, ей грозила темница, пытки и смерть. Повиновение давало лишь отсрочку от неизбежного.
– Не вздумай!.. – рявкнул Вонвальт, делая шаг вперед. Бода внезапно подняла кинжал, но за миг до удара решимость изменила ей, и она заколебалась. Лезвие вошло в ее шею на дюйм, после чего она тут же выронила клинок и схватилась за горло. Жалкий, сдавленный вой сорвался с ее губ, когда она осознала, что натворила.
Гвардеец метнулся вперед, отбросил короткий меч, громко зазвеневший о деревянный пол, и схватил Боду. Он уложил ее на спину и надавил основанием ладони на шею, чтобы зажать рану. Затем посмотрел на Вонвальта.
– Если хотите задать ей вопросы, милорд, советую сделать это поскорее. Я не знаю, задела ли она вену.
Вонвальт подошел к распростертому телу Боды. Она безуспешно рвалась из-под тяжести навалившегося на нее гвардейца, а ее широко распахнутые глаза были полны безумия, страха и сожаления.
Вонвальт горько вздохнул.
– Нет. У меня нет вопросов.
Гвардеец пожал плечами и встал. Когда давление на ее шею исчезло, кровь стремительно полилась из раны. Глаза Боды расширились еще больше, и через несколько мгновений она испустила дух.
– Проклятье. И ради чего?.. – пробормотал Вонвальт. Затем он повернулся к гвардейцам. – Идем. Нам предстоит найти еще многих.
Сэр Конрад как вихрь несся по коридору. Из каждого угла Великой Ложи до нас доносились гневные крики. Раз или два воздух пронзали вопли Правосудий, которые пытались защититься своими гражданскими правами от стального оружия имперских гвардейцев.
Мое сердце рвалось на части. На лицах всех, кто меня окружал, была написана железная решимость, и я изо всех сил старалась им подражать; но даже если эти Правосудия и в самом деле были изменниками, я не могла заставить себя возненавидеть их. Я видела перед собой лишь напуганных людей, которые страшились того, что их убьют, подвергнут пыткам, что они пропадут в темницах под Императорским дворцом. Их вина не была доказана, но ни мы, ни гвардейцы даже не думали о том, что могла произойти какая-нибудь ошибка. Раз в указе Императора говорилось, что эти люди – изменники, значит, так и было. Вонвальт никого не допрашивал. Он даже не пытался обосновать обвинения. Он был подобен природной стихии, подобен сосуду, который нес в себе волю Императора и благодаря которому действия Императора обретали законность. О справедливости же речь больше не шла.