Тираны. Книга 1. Борджиа
Шрифт:
Чезаре, прижав ладонь к виску, посмотрел вверх. Кровь текла по его пальцам, но в его глазах отразилась не боль, а удивление, и Лукреция, подавив вскрик, невольно обернулась тоже, проследив направление его взгляда. От того, что она увидела, у нее захолонуло сердце.
Они стояли у самого дома, как раз под окнами спальни, из которой Лукреция почти не выходила последние несколько недель. В окне, навалившись грудью на подоконник, стоял Альфонсо. Повязки с его лица сняли несколько дней назад, и толстые багровые рубцы, испещрявшие его лоб, щеки и заросший рыжим волосом подбородок, делали его почти
Он понял, что они увидели его, и остановился. Несколько мгновений все трое смотрели друг на друга. А потом Альфонсо снова принялся перезаряжать арбалет.
Чезаре выругался.
— Альфонсо! — воскликнула Лукреция. — Что ты делаешь? Остановись!
Тот что-то пробормотал и, тяжело переступив и содрогнувшись от боли, вскинул арбалет на плечо. У Лукреции темнело в глазах при мысли о том, какие чудовищные страдания должно причинять ему сейчас каждое движение. Он все еще был одна сплошная рана. И он хотел убить ее брата. Убить Чезаре.
— Нет! — закричала она изо всех сил и развернулась, раскидывая руки и заслоняя Чезаре собой.
Несколько долгих мгновений острие болта, судорожно пляшущее в неверных руках, смотрело ей в грудь. Потом опустилось, но выдохнуть Лукреция так и не смогла. Ее муж, ее возлюбленный, несчастный, умирающий муж бросил арбалет, высунулся из окна и закричал с силой и бешенством, страшными в человеке, который еще час назад даже не мог встать, чтобы самостоятельно облегчиться:
— Убийца!
Не возникало никаких сомнений, в чей адрес он выдвигал это обвинение. Чезаре стоял неподвижно, хотя кровь с его виска текла довольно сильно. Лукреция бросила на него один-единственный взгляд, подобрала юбки и бегом пустилась обратно в дом, наверх, к мужу, которого не имела права оставлять.
К тому времени, когда она добежала, в спальню успели набиться слуги. Санчия что-то верещала, твердя, что Альфонсо отбросил ее со своего пути. Сам Альфонсо снова лежал на постели, и судя по тому, как он бился в руках лакеев, водворили его туда силой. От вида истерзанного, изуродованного калеки, сражающегося с такой звериной яростью, Лукреции захотелось кричать. Без слов — просто открыть рот и кричать, кричать, кричать, пока она не охрипнет и не оглохнет от собственных воплей.
— Руки прочь, — прошипела она, подлетая к кровати.
Слуги тотчас отступили, с готовностью предоставляя свихнувшегося хозяина заботам его жены. Альфонсо обмяк, и Лукреция порывисто его обняла, стараясь не слишком сдавливать изрезанное тело, содрогавшееся от малейшего неосторожного прикосновения.
— Все хорошо, — сказала она. — Все хорошо, Альфонсо, успокойся. Умоляю тебя. Не надо.
— Ты ему веришь, — хрипло ответил ее муж. Один из ударов пришелся в горло, и его голос тоже уже никогда не будет прежним. Ничто уже не будет прежним. — Ты веришь этому ублюдку, он совсем задурил тебе голову. Он и ваш проклятый отец.
— Ш-ш. Ты сам не понимаешь, что говоришь, любимый. Ты еще очень болен.
— Болен, — что-то похожее на усмешку раздвинуло его порубленные губы. — Я не болен,
— Любила, — сказала она, бережно накрывая ладонями его лицо. — Люблю. Не перестану любить никогда.
— И он мне этого не простит, — прошептал Альфонсо и закрыл глаза, вконец измученный борьбой с ней и с собственным телом.
Лукреция так хотела поцеловать его, но не могла. Она попыталась около недели назад, и он чуть не ударил ее.
— Альфонсо, мы об этом уже говорили. Чезаре не причастен к покушению на тебя. Я ведь говорила… — она осеклась, огляделась. Слуги потихоньку вышли, Санчия тоже убежала, воспользовавшись возможностью — брат невообразимо ее пугал, а уход за ним утомлял. Никого не осталось рядом с Альфонсо, кроме Лукреции. И она продолжила: — Я говорила про фигурку быка. Если бы Чезаре правда желал твоей смерти, он бы убил тебя собственными руками. Голыми руками, Альфонсо. Он всегда делает так, если по-настоящему ненавидит.
— И твоего брата Хуана он тоже так убил?
— Нет! Он не убивал Хуана! Господи, да почему ты видишь в нем дьявола? Почему двое мужчин, которых я люблю больше всего на свете, так ненавидят друг друга?! — в отчаянии выкрикнула она, и Альфонсо тут же подхватил:
— Вот видишь? Ты сама понимаешь, что Чезаре считает меня врагом.
— Нет, я… я не то хотела сказать…
— Ты не хочешь видеть, — обессилено прошептал он. — Не хочешь верить. А я просто знаю. Когда он сегодня пришел сюда и увел тебя вниз, он посмотрел на меня и… Лукреция, обещай мне одну вещь.
— Альфонсо, послушай, ты слишком…
— Лукреция!
— Хорошо, хорошо, обещаю! Что ты хочешь?!
В ее голосе прорвалось раздражение, вызванное усталостью, горечью, никак не ослабевающим горем. Если бы она только знала. Если бы знала хоть что-нибудь наверняка — и уже все равно, что именно! Все равно, какой ответ она может получить, лишь бы он был определенным и не содержал в себе лжи.
— Обещай, — сказал Альфонсо, — что поверишь мне, если завтра меня найдут мертвым. Что поверишь и отомстишь.
Она подумала о Чезаре, вспомнила его полную неподвижность и то, как он, зажимая рану на виске, смотрел на окно, из которого только что вылетела его смерть. Он делает это только собственными руками. Только в приступе бешенства и собственными руками. Он — бык.
И Лукреция сказала:
— Обещаю.
В ту ночь она впервые решила внять уговорам Чезаре, Санчии и отца и ушла в другую комнату на всю ночь, оставив мужа заботам сиделок. Она уснула, едва голова коснулась подушки, и проспала беспробудным сном десять часов подряд. Разбудил ее тревожный, горестный крик, разносящийся по спящему дому. Едва занималась заря, розовые солнечные лучи только-только коснулись вершины холма Квиринал, но тело Альфонсо Арагонского, второго мужа Лукреции Борджиа, уже успело остыть. Он лежал, запрокинув голову, широко разинув рот и выпучив остекленевшие голубые глаза. Рядом на кровати валялась небрежно брошенная смятая подушка. А на посиневших руках отчетливо виднелись ссадины, и даже темная корка чужой запекшейся крови под ногтями. Он дрался до последнего вздоха.