Титус Гроан
Шрифт:
Они прошли уже половину пути до Паучьей Залы, когда, к изумлению и Флэя, и Свелтера, Граф вновь резко поворотил влево, в узкое ответвление полночного камня. Он сразу же скрылся из виду, поскольку и дефиле это после нескольких первых шагов само свернуло налево, поглотив мерцание лампы. Исчезновение Графа было столь неожиданным и внезапным, что ни один из противников не успел подобраться, проскочить оставленную им пустоту и наброситься на врага. Они находились сейчас в тех местах, где спали ночами Серые Скребуны – чуть дальше по коридору свисало с потолка поломанное подобие паникадила. На его-то свет и побежал, поворотясь, Флэй, а Свелтер, обманутая жажда крови которого дозрела до того, что и сам он едва ли не лопался, как хурма, решил, что тощего врага его
Меривший каменные плиты машистым шагом, господин Флэй, когда он ворвался в Паучью Залу, при всей его скорости, опережал Свелтера не более чем футов на девять. Ни тратя ни секунды, причудливо вскидывая длинные ноги, Флэй перепрыгнул три рухнувшие потолочные балки и, обернувшись в центре залы, увидел, что враг уже лезет в дверь, которую сам он только что проскочил. Состязание в хитроумии, где ставкой была жизнь, поглотило их до того, что ни один не удивился своей способности видеть врага в этой обычно темной зале. На удивление у них не было времени. Они не заметили даже, что буйство грозы улеглось, оставив после себя один лишь звук – тяжелый, траурный гул. Треть неба очистилась от туч, и в этой трети висела горбатая луна, очень близкая, очень белая. Ее-то свет и вливался в Паучью Залу через проем в противоположной двери стене. За проемом свет плясал, отблескивая, на шипящей воде, образовавшей огромное озеро на обнесенных стенами кровлях. Дождь сек его серебристыми нитями, навстречу которым взлетали из воды ртутные брызги. Зала же выглядела рисунком в черных, сизовато-серых и серебристых тонах. Она давно уже пребывала в забвении. Обвалившиеся и наполовину обвалившиеся балки лежали и кренились в ней под всевозможными углами, а между ними, сплетаясь, свисая с потолков верхнего этажа (ибо промежуточные потолочные своды большей частью обрушились), растекаясь, натянутая или обвисшая, повсюду, ныряя в черные тени, мерцая в полумраке, или сверкая – там, где на нее невозбранно рушился лунный свет, – ярко, как филигрань, как чешуя прокаженного, светилась заполнившая воздух паутина, свитая бесчисленными пауками.
Пробившийся сквозь ее призрачные лианы Флэй, стоя в центре залы и глядя на заполнившего дверной проем повара, левой рукой отдирал от глаз и рта тусклые нити. Даже в тех углах залы, куда не проникали лунные лучи, где сгущался гигантский мрак, его там и сям рассекали лучезарные пряди, казалось, поминутно менявшие место. Легчайшее движение головы вырывало из тьмы новые блистающие нити, отделенные от паутины, разрозненные, сверхъестественные, мгновенные.
Но что было врагам до этих эфемерных видений? Паутина представлялась им ширмой, способной обратиться либо в помеху, либо в прикрытие. Ловушкой, которую можно либо использовать, либо попасться в нее. Отличительным признаком поля смертельной битвы. Темное тело Свелтера, маячившее в дверях, прорезали сверкающие радиусы и ломаные круги паутины, висевшей на полпути между ним и господином Флэем. Центр ее приходился в точности на левый сосок повара. Пространство, отделявшее его от сверкающих нитей, казалось бездонным, неизмеримым. Он словно бы находился в какой-то иной земле. Паучья Зала разверзалась и съеживалась, нити ее морочили зрение, расстоянья смещались, растягиваясь и сокращаясь в иллюзорных отраженьях луны.
В двери Свелтер простоял ровно столько, сколько понадобилось ему, чтобы получить общее впечатление от укрытия, выбранного его тощим врагом для защиты своих длинных мощей. Повар, как ни захлестывала его злоба, все же не склонен был недооценивать коварство противника. Не просто же так тот заманил его сюда. Выбор поля боя принадлежал не ему. Выставив перед собою секач, он повел вправо-влево глазами. Отметил препятствия – наваленные в беспорядке балки, пыльные, полусгнившие – и вездесущие пологи паутины. Непонятно, почему для него они должны быть большей помехой, чем для человека, которого он намеревался разделать на куски.
Собственно, и у Флэя не имелось никакой особой причины, чтобы выбрать Паучью Залу. Быть может, ему представлялось, что среди балок и паучьих пут он сможет двигаться увереннее, чем враг, но теперь и это казалось сомнительным – уж больно быстро повар настиг его. С другой стороны, он все же исполнил свой замысел – завлек врага в место, которое выбрал сам, а это определенно означало, что инициатива снова на его стороне. Он чувствовал, что опережает повара хотя бы на одну мысль.
Выставив перед собой длинный меч, он следил за приближением колоссальной туши врага. Свелтер сметал секачом мешавшую ему паутину, не отрывая взгляда от господина Флэя, поводя туда-сюда головой в стараниях получше его разглядеть. Вот он остановился и, сверля Флэя глазами, стал счищать липучие нити с лезвия и рукояти своего оружия.
И снова пошел вперед, описывая секачом широкие дуги, осторожно переступая покосившиеся брусья, вроде бы опять приостановился, чтобы очистить секач, но, явно передумав, вдруг рванулся вперед так, словно на пути его не было никаких преград. Видимо, он решил, что постоянно приводить себя и оружие в порядок в разгар кровавой схватки и неразумно, и не ко времени, не говоря уж о том, что это вредит делу.
Подобно тому как пиратов, стоящих с каплями пота на лбах и рубящихся один на один по пояс в горячем рассоле мелководья, пихают волны, слепит солнце и заедают мухи, здесь тоже путались под ногами противников брусья и балки, луна сбивала их с толку и пышная паутина лезла в глаза. Нужно было наплевать на нее, как бы ни щекотала она лицо, налипая вкруг глаз и рта. Нужно было понять, что хотя между мечом и кистью, между кистью и локтем, между локтем и телом свисают, будто тропические лианы, серебристые нити – в коих голая сталь выглядит так, точно народилась на свет в сорочке, – руки и ноги все же должны сохранять привычную свободу движений. Скорость кружащего в воздухе секача ни в коем случае не должна уменьшаться. Наплевать – вот в чем вся соль.
Поэтому Свелтер подвигался вперед, с каждым мягким, проворным шагом вырастая в размерах, подобно некоему созданью глубин, в которых серые плети травы обвивают косо плывущего ламантина. Внезапно вступив в столб лунного света, он засиял, окутанный плетением нитей, вглядываясь сквозь мерцающую сеть. Он казался прозрачным.
Духовное существо его полностью сосредоточилось на убийстве. Все остальные ненужности он из своего, нацеленного только на эту точку, мозга изгнал. Огромное ветчинное рыло Свелтера подергивалось, словно едомое насекомыми, но в мозгу его не осталось места для сообщений, предположительно посылаемых туда нервными окончаниями, – мозг был заполнен. Заполнен смертью.
Флэй следил за каждым шагом врага. Длинная спина его клонилась вперед, как ствол покосившейся ели. Голову он опустил, словно намереваясь использовать ее вместо тарана. Обмотанные колени были присогнуты. Все эти ярды ткани теперь ни к чему, но где взять время, чтобы ее размотать? От повара его отделяло расстояние не больше семи футов. Рухнувшая балка лежала меж ними. Примерно в двух ярдах слева от Свелтера балка тонула в прахе, но справа останки старого железного сундука подпирали ее посередке, и дальше она, оплетенная набитой мухами паутиной, фута на три задиралась вверх.
К этой-то подпорке и направился Свелтер, рассекая филигрань лунного света, так что та, опадая, повисала, сверкающая, на его коленях. Проследить его путь было несложно. От самой двери и до места, где он ныне стоял, тянулось, словно во сне, ущелье с паутинными стенами. Оказавшись прямо за сломанным сундуком, он сократил расстояние между собой и врагом точно до длины своей руки с секачом. Воздух, разделявший их, немного очистился. Сейчас они были ближе друг к другу, чем когда-либо за всю эту дождливую ночь. Страшная, осязаемая близость, возникающая лишь там, где правит взаимная ненависть. Отдельные, непосредственные цели их совпадали во всем. Что еще у них было общего? Ничего, кроме Паучьей Залы вокруг, паутины, балок, безмолвной игры лунного света и перестука дождя в ушах.