ТКС-2
Шрифт:
Глаза-пуговицы… рты, обозначенные мазками алой помады… и знакомая одежда.
Чучело из среднего гроба — с волосами из спутанной медной проволоки — было облачено в папины джинсы и папин любимый домашний свитер, а на шее болтался расписанный вручную галстук — солнце, синее небо, зеленовато-голубая вода, собор Святого Марка… Я сама подарила этот галстук папе… и какие чудесные воспоминания были связаны с полоской яркого шёлка!
…Мне было десять, мама везла для консультации в венецианскую Марчиану одну из латинских рукописей, хранившихся
Я была очарована волшебным городом и очень жалела оставшегося дома папу, поэтому когда увидала в сувенирной лавке широкий яркий галстук, то сразу поняла, что привезу папе этот кусочек счастья. Повзрослев, я оценила терпение отца — наверное, с месяц после поездки я каждое утро торжественно повязывала венецианский галстук на его шею и отправляла в таком виде на работу… и ведь папа носил его… по крайней мере, вечером он возвращался в том же виде… А теперь кто-то использовал светлые воспоминания для своих чёрных дел.
Я подошла ближе.
Правое чучело красовалось в одном из маминых летних платьев, длинная выбеленная пряжа разметалась по его плечам… и мамино ожерелье из лунного камня я сразу узнала…
Левое чучело, надо полагать, символизировало мою персону. Голубые джинсы могли быть чьими угодно, но дизайнерскую белую футболку с чёрным силуэтом танцующей монахини я привезла в питерскую квартиру и носила всё лето перед поступлением.
Стало быть, кто-то забрал её и привёз в Оленегорск…
Джутовое лицо с двумя крупными серебряными пуговицами обрамляли длинные уши какой-то странной шапки, смётанной на живую нитку из кусков светлой нестриженой овчины… кажется, это был коврик, лежавший на кресле в нашей гостиной…
Исполнение носило печать небрежности… притом сходство, бесспорно, присутствовало. Чучела слепо таращились на нас. Я скривилась в гримасе — кто-то ходил по нашему дому, по-хозяйски рылся в вещах, брал, всё, что хотел, для своих извращённых идей… тем не менее, я с облегчением осознавала, что могло быть неизмеримо хуже.
— Просто дурацкие куклы… пусть лучше так… — сказала я, обернувшись к Кайлеану. — Но к чему всё это?
Он тоже подошёл.
— Наверняка к тому, что на мнимых похоронах присутствовали маги. На тот момент в муляжи вложили мощный заряд магии, позволяющий имитировать реальных людей, а после… после взошла крапива.
— Это же означает, что папа с мамой живы?
— Произведённые манипуляции указывают на то, что твоих родителей не собирались уничтожать. По крайней мере, на тот момент.
Уточнение болезненно царапнуло меня по сердцу.
— Что нам теперь делать?
Кайлеан как-то
— Видишь вон те бурые отметины? На галстуке, и по подолу платья? И на твоей футболке есть пятно, хотя на чёрном незаметно.
Я, придвинувшись, вгляделась.
— Это кровь?!
Он вновь усмехнулся:
— Это большая ошибка того, кто устроил спектакль. Кровь усилила иллюзию… но засохшая кровь — мёртвая кровь, рабочий инструмент некроманта. Она скажет мне, где искать.
При словах «мёртвая кровь» по лицу Кайлеана внезапно пробежала полуулыбка-полусудорога, и тон был такой… предвкушающий, что у меня мурашки по спине пробежали, но я строго напомнила себе, что это мой выбор. Бачили очи… и всё такое.
Дальнейшие слова Кайлеана смели прежние мысли.
— Кстати, здесь, — он небрежным кивком указал на чучела, — магия женская.
Я встрепенулась:
— То есть, это не Мортен проделал?
— Не знаю, как насчёт идеи, но исполнитель — женщина. К слову, история твоей подруги, потащившей на крышу телескоп, — возможно, того же авторства.
— С чего ты взял?
Кайлеан в затруднении пошевелил пальцами.
— Ты не поймёшь… Почерк один. То, как всё обставлено. Такое… определённое чувство юмора в деталях…
— Чувство юмора?! По-твоему, сбросить человека с крыши — это смешно? Это смешно?! — Я ткнула пальцем в гробы.
— Не кричи. — Он привлёк меня к себе и уткнулся в волосы, потом пробормотал. — Я универсал, Даня. Мне хорошо знакома тёмная сторона… но я умею отличать её от светлой… и честное слово, я рад, что ты не понимаешь того, что понимаю я.
— Тяжело любить универсала… — пожаловалась я, обнимая его тоже.
Его мышцы внезапно напряглись, и он спросил изменившимся голосом:
— А я? Я говорил, что люблю тебя?
Почему-то стало тревожно.
— Нет. Но это ничего, — я потёрлась носом о его плечо. — Можешь обойтись без слов, переживу уж как-нибудь.
— Я люблю тебя, — сказал он, взял за плечи и развернул.
Сначала я не поняла. Потом взгляд упал на конусовидную кучку чёрного песка, темневшую на траве неподалёку.
Сверху лежало маленькое копьё.
— Ушебти…
— Вот так наказывает Мортен, — произнёс Кайлеан. — Время вышло, Даня. Он знает.
И тут же Ольга Петровна и Валерий Егорович двинулись к нам, раскрыв объятия… но их пальцы были с когтями как у диких зверей, и длинные клыки выглядывали из перекошенных ртов.
Кайлеан жестом столкнул соседей друг с другом, они крепко стукнулись лбами и упали на землю как подкошенные.
Корова Ночка вдруг захрипела и бросилась в атаку, но была откинута пассом Кайлеана так, что проехалась по траве и в результате грузно осела на зад. Тогда, сидя, она задрала морду к небу и издала страшный звук… рёв тираннозавра, глас иерихонской трубы, возвещающей о конце света… Рогатая голова опустилась, томные доселе глаза засветились мутно-жёлтым и Ночка произнесла низким утробным басом: