Тьма над Петроградом
Шрифт:
Ордынцев проехал на поезде подземной дороги до названной ему станции, поднялся по движущейся лестнице на небольшую круглую площадь, освещенную несколькими тускло горящими газовыми фонарями. Через площадь, поглядывая по сторонам скучающими взглядами и негромко переговариваясь, прошли два полицейских в пальто с пелеринами. Сверху равнодушно смотрели неяркие звезды, приглушенные ядовитыми городскими испарениями. В окнах домов, обступивших площадь, как зеваки обступают павшую лошадь, светились кое-где керосиновые лампы.
Вдалеке слышался шум людных парижских улиц, мерцали отсветы электрических огней, но здесь было
Борис зябко поежился, поднял воротник и вошел в кафе.
В зале было полутемно и почти пусто, только за цинковым прилавком скучал долговязый блондин в испачканном переднике, да вокруг одного из столиков, потемневших от пролитого вина и котлетного жира, негромко переговаривалась компания из четырех человек. Когда в кафе вошел Борис, один из этих четверых быстро оглянулся и начал привставать. Борис, как ему было велено, засвистел марш из «Аиды».
– Спокойно, господа! – довольно громко проговорил другой, сидевший лицом к двери. – Это тот человек, о котором нам говорили!
– Говорили!.. – протянула высокая худая женщина с неестественно бледным лицом. – Мне кажется, все вокруг слишком много говорят! Делом, господа, надо заниматься!
Она закурила тонкую папиросу в черепаховом мундштуке и смерила Бориса холодным, неприязненным взглядом.
Борис подошел к столу и оглядел присутствующих.
Человек, сидевший лицом к двери, был высок и широкоплеч, с густыми темными бровями и белесым сабельным шрамом, перечеркнувшим левую щеку. На вид ему было лет сорок, и в нем чувствовались внутренняя сила и решительность. Его впалые щеки были тщательно, до сизого отсвета, выбриты. Борис почувствовал в нем своего брата офицера, хотя одет он был во все штатское и держался нарочито расхлябанно, скрывая военную выправку.
Слева от него сидел очень худой человек небольшого роста, с оттопыренными ушами и подвижным, словно обезьяньим, лицом. Впрочем, в нем и вообще было что-то обезьянье. Одет он был по американской моде: клетчатый короткий пиджак с высокими плечами, остроносые башмаки, широкие штаны.
По правую руку от бывшего офицера сидела, зажав в зубах мундштук с папиросой, упомянутая уже бледная худая женщина. Женщина эта была породиста и, пожалуй, красива, но ее портила некоторая неправильность лица. Казалось, что нижняя его половина находится в вечной непримиримой ссоре с верхней, и все, что выражали узкие губы, подведенные кроваво-красной помадой, тут же оспаривали холодные, слегка раскосые глаза. Если глаза говорили «да», губы непременно произносили «нет».
Черные короткие волосы ее прилегали к голове на манер шапочки, и глаза смотрели на Бориса из-под челки сурово и непримиримо, губы же сложились в насмешливую ухмылку.
Наконец, тот человек, что сидел спиной к двери кафе, тот, который приподнялся при появлении Бориса, был плотный подвижный брюнет с коротко стриженными волосами и пышной щеткой усов. Если во внешности «американца» было что-то обезьянье, то в этом усатом господине можно было приметить сходство с сытым котом. Он смотрел на Ордынцева с какой-то привычной подозрительностью, как будто слышал от общих знакомых о его мелкой непорядочности.
– А позволь спросить, Серж… – обратился усатый брюнет к бывшему офицеру. Но тот не дал ему договорить, предупредительно поднял руку и коротко бросил:
– Не позволю!
Тут же он поднялся из-за стола и направился к прилавку.
Остальные собеседники, словно по безмолвной команде, тоже повставали с мест, шумно задвигали стульями и потянулись за своим несомненным предводителем. Борис замешкался было, но плотный брюнет подошел к нему вплотную и проговорил сквозь зубы, презрительно топорща усы, как брезгливый кот:
– Что же вы стоите, господин хороший? Идемте, коли уж заявились к нам! У нас, знаете ли, разговор короткий…
Борис хмыкнул, пожал плечами и двинулся вслед за новыми знакомыми. Усатый брюнет шел за ним следом, поглядывая в замызганный пол кафе, как будто искал на этом полу потерянные деньги.
Зайдя за прилавок, предводитель странной компании искоса взглянул на буфетчика. Тот, с прежним скучающим лицом и не переставая перетирать несвежим полотенцем бокалы, отступил несколько в сторону и нажал ногой на неприметную педаль под самой стойкой. Тут же в задней стенке приоткрылась незаметная дверка. Бывший офицер пригнулся и нырнул в скрытую за дверью темноту, за ним с чрезвычайной ловкостью проскользнул «американец» в клетчатом пиджаке. Женщина задержалась, слегка отступив в сторону, и брюнет, взявший Ордынцева под свое особое покровительство, подтолкнул Бориса к двери.
Борису все происходящее не очень нравилось, однако коли назвался груздем, так полезай в кузов, и он, наклонившись, проследовал в неизвестность.
За дверью оказались две крутые ступеньки, ведущие вниз, а затем – узкая доска, переброшенная через глубокую яму.
Борис невольно оценил осторожность своих новых знакомцев: стоило убрать доску – и проход за стойкой кафе становился почти непреодолимым, особенно с учетом темноты. Осторожно ступив на доску, он перешел по ней через яму, как переходят по шатким сходням на борт корабля.
При этом ему невольно вспомнилась страшная эвакуация из Новороссийска, крики пробивающихся к сходням людей, стоны раненых, ржание коней, неотвратимо приближающийся грозный гул артиллерии красных…
Левый висок привычно заломило, но Борис справился с мучительным воспоминанием, сделал последний шаг, ступив на твердую землю, и огляделся.
Он находился теперь в каком-то сарае. Чуть в стороне, пристально наблюдая за ним, стоял бывший офицер, держа в руке зажженную серную спичку. Немного дальше, возле двери сарая, «американец», потешно вывернувшись, счищал со своих широких штанов невидимую соринку. Сзади, вслед за Ордынцевым, шла по шаткой доске женщина с мундштуком в руке. Последний член сообщества, усатый брюнет, приглядывавший за Ордынцевым, стоял по другую сторону ямы с настороженным и выжидающим видом.
Борис невольно шагнул навстречу женщине, протянул руку, чтобы помочь ей сойти с доски.
Однако она, увидев его движение, отдернула руку, как будто боясь испачкаться, и зло зашипела на Бориса:
– Ты за кого меня принимаешь? Я тебе не барышня-курсистка! Еще раз руку подашь – горло перережу! Понял?
Раскосые ее глаза при этом полыхнули на Бориса ледяной ненавистью, но узкие губы искривились в насмешке, словно призывая не принимать эти слова всерьез.
– Я вовсе не хотел вас оскорбить… – процедил Борис, отступив в сторону и недоуменно пожав плечами. – Впрочем, сударыня, как вам будет угодно…