Тьма наступает
Шрифт:
Жорж опустил голову.
— Я не знал. Правда, не знал! Видимо, тот демон — и был Тьмой. И теперь это очевидно уже для всех.
Ну… Я-то полагал, что дело обстоит иначе. Скорее уж теперь, когда вокруг нашего мира сгустилась Тьма, на призыв примерно чего угодно откликается она и только она. Но Жоржу это объяснять не обязательно. В ближайшие годы ему вряд ли будет позволено призывать кого бы то ни было.
— Ладно, — вздохнул я. — Отставить лирику. Я пришёл задать тебе один очень важный вопрос и хочу услышать на него обстоятельный ответ. Что за дрянь вырвалась из тебя и сбежала?
Зная
— По-моему, ответ очевиден. — Жорж положил книгу на стол и откинулся в кресле. Скрестил руки на груди. Он был одет в бархатный халат и домашние туфли — так, как, наверное, привык одеваться, находясь дома. — Это было то, что я призвал в наш мир. То, что подчинило меня себе. Тьма.
— Тьма в нашем мире принимает разные обличья, — сказал я. — Она становится хитрее. И сейчас здесь присутствуют как минимум две бесконтрольные сущности. Про одну не известно ничего. Вторая несколько дней жила в тебе. По-моему, небезосновательно будет предположить, что тебе хоть что-то о ней известно.
Жорж поднял руку. Широкий рукав халата соскользнул вниз, я увидел золотой браслет.
— Я помню себя лишь с тех пор, как эта штука оказалась у меня на запястье.
— Подожди, — изумился я. — Но я ведь своими глазами видел, что…
— Твои глаза тебя не обманывали.
Жорж опустил рукав халата. И поднял другую руку.
Чёрное пятно страшного ожога повторяло форму раскаленного металла — я, оказывается, запомнил её очень хорошо. Рука Жоржа, казалось, прогорела до самой кости.
— Мне не больно, — предупреждая мой вопрос и опуская рукав, сказал Жорж. — Но это единственное, чего сумели добиться целители. Ожог не убрать никакими средствами. А браслет я теперь ношу на другой руке. Господин Витман сказал, что он — точная копия того, который у меня был. И я очень хорошо помню, как надел тот браслет. Именно в этот момент я начал бороться… Но это было всё равно что сражаться с подхватившей тебя лавиной.
— Мысли, чувства, намерения сущности, которая в тебя вселилась, — настаивал я. — Что-то ведь ты должен был ощущать?
Жорж покачал головой:
— Ты когда-нибудь видел лавину, Барятинский?
— Доводилось, — брякнул я.
Капитану Чейну — доводилось, ага… Время от времени со мной такое случалось: сначала скажешь, потом думаешь. Спрашивается: кой чёрт мог занести в дикие горы Костю Барятинского?
Но Жорж на мою оговорку не обратил внимания.
— Ну, значит, должен понять, о чём я. Единственное, чего хотела эта дрянь — нестись вниз, разрушая всё, что окажется у неё на пути.
— Но при этом твоя «лавина» действовала вполне расчётливо, — возразил я. — Она провернула аферу с близняшками, посредством тебя пыталась упрочить своё положение в мире…
Жорж вдруг расхохотался. Я с каменным лицом переждал внезапный взрыв.
— Я сказал что-то смешное?
— «Действовала вполне расчётливо», — повторил Жорж. — Да нет же! Всё было совсем не так! Эта дрянь давила на меня и как будто задавала вопросы. А когда на тебя так давят, не отвечать ты не можешь. Она выжимала из меня ответы,
— Ты правда так обо мне думаешь? — не выдержал я. — Серьёзно?! Что я — выскочка с комплексом первого ученика?!
Сказал — и прикусил язык. Вспомнил, что Жорж-то — подросток. Как и Костя Барятинский. И видит то, что видит. А видит он ровесника, который лучше него во всём. И его это, разумеется, бесит до дрожи.
Он ведь не знает, что я — не подросток, одержимый жаждой помериться, у кого длиннее. Я взрослый человек, который на собственной шкуре ощутил простую истину: хочешь, чтобы было хорошо — бери и делай. При всём уважении к аристократам, они никогда не сравняются с беспризорником, который стал иконой сопротивления целого мира.
То, что для аристократов было вопросом престижа, для Капитана Чейна было вопросом выживания. А ради выживания людям свойственно расшибаться куда сильнее, чем ради престижа.
— А разве это не так? — Во взгляде Жоржа сверкнуло что-то прежнее, колючее, но быстро пропало. — Разве ты не наслаждался своим превосходством?
Я развёл руками:
— Да как-то, знаешь, времени не было. Мир спасал. То одно, то другое…
Но Жорж меня будто не услышал. Задумчиво проговорил:
— Сначала Барятинские каким-то загадочным образом выбираются из долговой ямы. Потом, благодаря тебе, возвращаются в Ближний Круг. Потом ты блестяще сдаёшь экзамены в Императорскую академию и поступаешь на военное дело — направление, где традиционно обучаются только чёрные маги. Ты стал лучшим курсантом. Вхож в императорскую семью. Танцуешь с великой княжной. Дружишь с великим князем…
— А ещё от меня все девушки без ума, — перебил я. — А мой автомобиль делает на трассе вашего хвалёного «Чёрного призрака», как стоячего… Дальше что? Ты плакать будешь? Могу подождать снаружи. Я пришёл поговорить с мужчиной, а не с распустившим нюни сопляком.
— Мой отец был мужчиной, — скрипнул зубами Жорж. — И он тебя ненавидел! За то же самое, за что ненавижу я.
— А я не про физический возраст говорю. Подсказать лёгкий способ повзрослеть? Ищи корень своих проблем не в окружающих, а в себе. Тебя бьют — значит, ты недостаточно защищён. Не можешь победить — недостаточно силён. Кто-то учится лучше тебя — значит, ты недостаточно сидишь над учебниками. Выше магический уровень — недостаточно развиваешь энергетическую систему. Вот так рассуждают взрослые люди.
— И, по-твоему, за это тебя одни превозносят, а другие — ненавидят? — усмехнулся Жорж.
— Если есть другая причина — мне она неизвестна.
— Она есть, — резко сказал Жорж. — И прекрасно тебе известна! До шестнадцати лет ты был никем. Слабый, никчёмный, не семи пядей во лбу, твой магический уровень можно было даже не замерять. И вдруг, в одночасье, превратился в героя приключенческого романа. Так не бывает. Это — загадка, которой не понимает никто, кроме меня. Вот это — причина, Барятинский.