Тьма в полдень
Шрифт:
– Пошли, Трофименко! – крикнул он, засовывая пачку книжек в полевую сумку.
Они шли всю ночь, та балка давно кончилась, пришлось километров восемь идти прямиком через степь, потом снова начались овраги. Один из обозников сказал, что здесь недалеко до Камышевахи, а оттуда Донец – рукой подать, ребятишки купаться бегают. В степи было спокойно, но где-то вдали рычали танки, шевелились бледные отсветы автомобильных фар, – немцы, видно, затеяли крупную перегруппировку.
Небо впереди начало уже чуть светлеть, когда Сергей скомандовал привал. Не дожидаясь, пока старшина расставит караулы, он прилег, завернувшись в шинель, и уснул мгновенно, словно потерял сознание. А потом его разбудили. Ненастный день начинался над степью, холодный ветер посвистывал в стеблях сухого бурьяна на суглинистых ребрах откоса. Он приподнялся и сел, обхватив руками колени; сквозь редеющий туман сна постепенно выявились очертания реального мира, и нестерпимое отчаянье охватило его в тот момент, когда постепенно пробуждающийся мозг осознал наконец, что отдых кончен и нужно идти снова.
– Товарищ младший лейтенант, а сержант-то ихний смылся уже, – смущенно доложил Трофименко.
Сергей вскочил, надел шинель в рукава и стал прилаживать портупею.
– Упустили, раззявы чертовы, – сказал он хриплым спросонья голосом, расправляя складки у хлястика. – Как же это, старшина, я ведь специально просил...
– Да я понимаю, товарищ младший лейтенант, – вздохнул Трофименко. – Заморились ребята, кто-то, видать, и вздремнул...
– «Заморились», «заморились»! Сегодня еще больше заморятся, а ночью что же – приходи немец и бери нас голыми руками, так, что ли? На хрен мне такая самодеятельность, сторожевого охранения выставить не умеем...
Старшину он отфитилял просто так, для порядка. В армии, что бы ни случилось – обязательно должен найтись кто-то, младший по званию или должности, кому можно вставить фитиль; иначе выходит, что виноват ты сам, а это уж подрыв авторитета. Другое дело, что сам-то ты должен понимать, кто настоящий виновник. Тюфяк чертов, лопух, сам же вчера почуял, что это за птица, – сразу надо его было под караул, гада...
– Что ж это вы, товарищи, командира своего не уберегли? – сказал он, подходя к сидевшим отдельно обозникам. Те зашевелились, стали поспешно подниматься, одергивать распоясанные гимнастерки.
– Разве такого уберегешь, товарищ младший лейтенант, – отозвался кто-то, – он у нас прохиндей известный, только и ищет, где бы чего схимичить...
– Вчера надо было об этом сказать, если знали!
– Так чего ж говорить-то... Особого такого за ним не замечалось, – смутился обозник. – Он свой интерес завсегда соблюдал, это верно, а так чтобы против колхозов или там насчет Советской власти что – такого от него не слыхали, упаси Бог. Прямо сказать – чистый был прохиндей, где что достать, опять же насчет баб этих... А так чего ж... Вроде не годится на товарища кляузы лепить, да еще в чужой части...
– «На товарища», – фыркнул Сергей. – Какой он тебе, к чертовой матери, товарищ! Ты завтра в бой пойдешь, а эта проститутка будет на хуторе самогонку пить. Нашел товарища!
Пока толкли да делили концентрат, он отошел в сторонку и пролистал одну за другой все красноармейские книжки, сданные ему сбежавшим сержантом. Все они были в порядке и не вызывали никаких сомнений.
– Трофименко! – крикнул он и сгреб книжки, как карты, в пухлую колоду (сержантскую отложил в сторону). – Возьми раздай это, и винтовки выдай, хватит им дуриком шляться. И чтобы подпоясались сейчас же, чем хотят, хоть винтовочными ремнями пока, а то пуза по-распустили – бабы беременные, а не бойцы...
Он обещал им бой на другой день, но не прошло и трех часов, как он лежал в бурьяне скорчившись, царапая ногтями желтый суглинок, пытался глотнуть воздуха и захлебывался чем-то горячим и приторным, и вселенная раскачивалась вокруг него на гигантских волнах – черная грохочущая вселенная, пахнущая кровью и кисловатым дымом сгоревшей нитроклетчатки; он почему-то вспомнил о море, которого никогда не видел, и подумал, что вот так и не придется побывать с Таней в Крыму и вообще увидеть ее – только потому, что немец успел выстрелить на полсекунды раньше, – и тут же волна боли обрушилась на него и швырнула в черную пустоту, а потом он снова очнулся и услышал хлесткие удары винтовочных выстрелов и попытался сообразить, в чем была его ошибка, и ошибся ли он вообще в тот момент, когда головной дозор сообщил ему о группе немецких саперов, ремонтирующих мостик в ложбине метрах в двухстах впереди, и нужно было быстро решить – атаковать и прорваться на ту сторону шоссе или залечь и выжидать тут, в открытой со всех сторон мелкой и ничем не замаскированной балке. И снова его поглотило черное ревущее море.
Глава восьмая
Улица выглядела мирной и благоустроенной до неприличия, особенно таким солнечным утром. Неприличие заключалось в подчеркнутом контрасте с остальной частью города; вероятно, так выглядит где-нибудь в Азии вылощенный английский сеттльмент, окруженный грязными туземными кварталами.
Где-то рядом лежала мертвая площадь Урицкого, тянулись поросшие лебедой развалины, так толком и не убранные, несмотря на все старания городской управы; где-то толклась и орала барахолка, где-то шумел базар с его ежедневными драками, руганью на четырех языках, свистками полицейских облав и выстрелами. Где-то далеко, притихнув и затаившись, ждали молчаливые нищие окраины: заводы, из которых ушла жизнь, пустые коробки цехов, ржавые рельсы, пыль, прах и запустение. А здесь, на теперешней Герингштрассе, шла совсем другая, чужая и постыдная жизнь.
Бывший проспект Фрунзе изменился неузнаваемо. Трамвайные рельсы убрали, и широкая проезжая часть ласкала глаз геометрической прямизной нового асфальта, простроченного посередине – от перекрестка до перекрестка – узким, с высаженными по нему молодыми елочками, газоном разделительной полосы. Все эти работы были произведены безвозмездно, в качестве рекламного презента, дрезденской фирмой «Вернике Штрассенбау», сумевшей отхватить весьма выгодный подряд на постройку стратегических шоссейных дорог в этой части Правобережья (как поговаривали, при не совсем бескорыстном содействии гебитскомиссара доктора Кранца).
Молодой сквер зеленел на том месте, где всю зиму пленные разбирали обгорелые развалины хлебозавода, перед резиденцией Кранца был разбит огромный розарий; модный берлинский архитектор прислал проект оформления военного кладбища, расположенного напротив здания гебитскомиссариата. Пленные поработали и тут.
Теперь это уже было не просто кладбище, а настоящий мемориал – не хуже, чем в любом немецком городе. Широкие низкие ступени, ограда из продолговатых глыб грубо обтесанного гранита, непомерной вышины флагшток с реющим на нем траурным полотнищем цветов крови и смерти, – все это было проникнуто тем мрачным и помпезным пафосом тяжелых объемов и прямых обнаженных линий, который с легкой руки Альберта Шпеера давно уже стал официальным архитектурным стилем Третьей империи.
Гебитскомиссар чрезвычайно гордился кладбищем; его новый референт барон фон Венк рассказывал с ехидным смешком, что в день церемонии отбытия Кранц якобы заявил, вернувшись к себе в кабинет и любуясь из балконной двери прямыми шеренгами черно-белых крестов: «Великолепно, но жаль, что их так мало. В большем масштабе это выглядело бы еще величественнее...»
Здесь же, на Герингштрассе, разместились главные административные органы, офицерское казино, магазины для немцев, туристическая база «Гитлерюгенд», местные филиалы и представительства разных фирм: концерна «Герман Геринг», акционерного общества «Украинэ фильм», компании по производству сельхозмашин «Ланц», торговой организации «Централост» и некоторых других, помельче.