Тьма внешняя
Шрифт:
Что же касается более низменных утех, то к услугам их искателей был целый квартал веселых домов, в которых могли предложить девицу на любой вкус. Француженки – от черноволосых смуглых гасконок до пышных белокожих нормандок, утонченные итальянки, немки из Фландрии и Лотарингии, гречанки, мавританские рабыни. Поклонникам других, совсем уж запретных развлечений могли за соответствующую мзду указать тайные притоны, где под женскими платьями таились томные мальчики с подведенными глазами и нарумяненными щеками. В этих делах столице Франции тоже не было равных.
Одним словом Париж оставался Парижем.
Все шло так, словно и не полыхал уже совсем недалеко от его стен неслыханный мятеж, участники которого были заклеймены с церковных амвонов как неверующие
Как будто и в помине не было Светлой Девы.
Но она была. Бунт, во главе которого она стояла, распространялся по стране все шире и шире, он то полз змеей, то шагал семимильными шагами, как сказочный великан. Огромной подковой охватывали с севера поглощенные им земли Среднюю Францию и Париж, протянувшись от границ Бургундии и Священной Римской Империи, до берегов Па-де-Кале, захватив большую часть Шампани.
В руках мятежников уже оказались Бовези, Суассон, Байе, они обложили со всех сторон Реймс и вот-вот должны были взять в кольцо Руан. Они отжимали все дальше к морю нормандские отряды и даже успели проникнуть в пределы Бретонского герцогства. Часть городов добровольно приняла сторону мятежников, хотя другие сохранили верность королю, с большим или меньшим успехом отбиваясь от штурмов, надо сказать, весьма толково проводившихся.
Странная, невероятная удачливость этой женщины, даже подлинное имя которой оставалось неизвестным, не могла не поражать. В отличие от вожаков всех предшествующих смут она, кажется, знала, чего добивалась, всерьез надеясь овладеть всей страной. Она смогла объединить под своей рукой разрозненные толпы, повести их за собой, заставить их беспрекословно повиноваться и согласованно действовать. Как ей это удалось было непонятно, и голоса о кознях нечистого слышались все чаще, в особенности после сражения под Амьеном. Тогда наспех собранные под командованием герцога Нормандского – пустоголового Жана Валуа, рыцарские ополчения Пикардии и Артуа, почему-то рассчитывая, что простолюдины разбегутся, как то бывало прежде, при одном виде панцирных всадников, ринулись в атаку напролом. Почти сразу они влезли в болото и без малого все полегли под топорами и дубинами вчерашних сервов.
Те, кто видел ее, или по крайней мере, утверждал что видел, а среди них даже вернувшиеся невредимыми королевские лазутчики, утверждали, что у нее ужасный, наполненный неведомой силой взор. Он приводил в трепет отъявленных храбрецов, а пленные выдавали все тайны, стоило ей только внимательно посмотреть им в глаза. Уже не раз на нее организовывали покушения, но каждый раз дело заканчивалось поимкой и казнью наемных убийц.
Ходили разговоры, что она, перед тем, как двинуть куда-то свое воинство, тайно осматривает будущий театр военных действий, то переодеваясь юношей, то выдавая себя за торговку, монашку или паломницу. Другие заходили еще дальше и заявляли, что при этом она становится невидимой и даже превращается в волчицу. Рассказывали даже, что один из ее дозорных ночью выпустил стрелу в замеченную возле лагеря мятежников редкостную белую волчицу, а наутро Светлая Дева появилась перед войсками с перевязанной рукой. А иные божились, что ее видели одновременно в разных местах.
Голова готова была пойти кругом от всех этих бредовых россказней, почитаемых, однако, многими святой истиной.
Прошло чуть больше двух месяцев, а под ее синим стягом собралось не меньше восьмидесяти тысяч человек.
Армия Светлой Девы вбирала в себя разоренных ремесленников и беглых монахов, бродяг и тайных еретиков, солдат разгромленных гарнизонов и дружинников из разрушенных замков, воров и разбойников всех мастей.
Но все это было каплей в море неисчислимых крестьянских толп. Они были ее главной силой и резервом. Те, кто раньше вызывал лишь насмешку, неуклюжие и неотесанные, такие беспомощные за околицами своих сирых и убогих деревень. Те, кто привык раньше гнуть спину перед любым, стоящим хоть чуть выше его. Те, кто прежде покорно терпел голод, плеть и колодки, те, кого многие ставили на одну доску со скотиной.
И вот вдруг, они словно по воле злого колдуна, осознали свою силу, осознали, что их сто против одного врага. И стали почти непобедимыми.
Как песчаные острова в этом штормовом море, исчезали бесследно крепости и рыцарские замки и, хотя никто и не произносил этого вслух, уже начали приниматься меры на случай возможной осады столицы.
В Лувре и Ситэ с утра до вечера шли споры – что следует предпринять и как действовать. Одни утверждали одно, другие – совершенно противоположное, и нередко весьма здравые предложения отвергались только потому, что высказывал их представитель соперничающего клана.
Совет пэров тоже раскололся. Одни требовали немедленно собрать войско и всей силой ударить по бунтовщикам, другие столь же настойчиво доказывали, что нельзя бросить столицу королевства без защиты, и нужно напротив сосредоточить все силы в Париже, ибо он то и есть главная цель Девы. А кое-кто вообще предлагал повременить, говоря, что мужичье вот-вот окончательно погрязнет в грабежах и бесчинствах, разбредется, кто куда, и бунт угаснет сам собой, как это бывало и прежде. Мнение это разделяли многие и, к удивлению графа, в их числе был и сам коннетабль [20] Франции Рауль де Бриенн. Правда, слава Богу, мятеж в последнее время и впрямь распространялся далеко не так быстро, как вначале, когда за месяц с небольшим три провинции стали вотчиной Дьяволицы, но чувствовалось, что это медлительность хищного зверя перед прыжком.
20
Коннетабль – главнокомандующий вооруженными силами королевства(примерно соответствует нынешнему военному министру). Весьма высокая должность, поскольку даже король не мог отдать приказ войскам без согласия коннетабля. В этом случае монарх должен был предварительно его сместить.
Между тем собранные в Париже рыцари маялись от безделья в ожидании решения высшей власти. Пьяные уже с утра, увешанные оружием, несмотря на наступившую жару напяливавшие на себя доспехи, они только и делали, что бродили по харчевням и винным лавкам, да не вылезали из веселых домов.
Они затевали драки с горожанами, с королевскими стрелками и между собой, вспоминая какие-то старые счеты, приставали к горожанкам и даже знатным дамам, не давали прохода и монахиням.
А в народе и что хуже – среди солдат уже поползли разговоры, что должно быть, Господь Бог и впрямь за что-то прогневался на бедную Францию, что знать окончательно потеряла разум, что у попов на уме одно – набивать мошну да распутничать, а Христос-де как-нибудь сам обойдется.
И, наконец – что проклятие тамплиеров догнало-таки последнего сына Железного Короля.
Одним словом, дух защитников города оставлял желать лучшего. А были еще десятки и десятки тысяч бедняков, чью дневную пищу составлял ломоть черствого хлеба, да миска мучной похлебки, заправленной луком. На чьей стороне, если дойдет до худшего, окажутся они? Ведь было хорошо известно, что не одна крепость пала перед Светлой Девой, потому что в спину защитникам били ее тайные пособники. Нет, не дальнобойность катапульт и не сухость пороха беспокоили графа.
– Мессир Бертран! – граф обернулся. По лестнице поднимался его оруженосец, Дени Суастр.
– Да, сейчас.
Предстояло еще много дел.
Трактир под названием «Завещание поросенка» стоял неподалеку от одного из самых больших парижских рынков. Вывеска его изображала лежащего на блюде аппетитно подрумянившегося поросенка, державшего в зубах свиток с упомянутым завещанием. Свиток украшала солидная красная печать, вид коей свидетельствовал, что покойный был отнюдь не последним в своей породе и даже, быть может, состоял в свите какого – нибудь свинского монарха.