Шрифт:
Марк Алданов
notes
1
2
3
4
5
6
7
8
9
10
11
12
13
14
15
16
17
18
19
20
21
Марк Алданов
ТЬМА
Этот ресторан существовал несколько сот лет. Так, по крайней мере, утверждали путеводители: он значился во всех путеводителях как историческая и гастрономическая достопримечательность Парижа. Случайные туристы редко посещали ресторан, расположенный в далекой от центра, вышедшей давно из моды части города. Прежде в нем преимущественно бывали знатоки из парижан, богатые, титулованные люди или подделывавшиеся под богатых и титулованных. Наиболее известным своим завсегдатаям ресторан иногда выдавал
Цены в ресторане и в прежние времена были таковы, что люди, достаточно богатые для откровенности, порою пожимали плечами, просматривая счет. Теперь пожимали плечами решительно все: этого требовал новый хороший тон. Недавно компания немецких офицеров, ценителей всего «Echt Pariser», хотела было даже поднять историю из-за цены «Homard `a l'Armoricaine» (старый спор гастрономов между обозначениями «`a l'Armoricaine» и «`a l'Am'ericaine»{1} был решен в пользу первого больше по соображениям о том, что новые хозяева города не любят Америку; впрочем, они были выше этого: в печатной карте одно знаменитое вино сохраняло имя еврейского владельца виноградника — они сносили даже это). Из истории ничего не вышло: очень большое лицо — как говорили, «сам Геринг» — велело оставить ресторан в покое. Лицо нередко удостаивало ресторан посещением, и тогда вокруг стола Наполеона занимали места неприятного вида штатские люди, на которых искоса поглядывали лакеи и посетители, обмениваясь замечаниями шепотом. Вело себя лицо в высшей степени корректно и либерально: восхищалось винами, в том числе и еврейским, снисходительно признавало красоту Парижа и на ужасном французском языке рассказывало парижские анекдоты — «das kann man nicht Deutsch erz"ahlen»{2}, — вызывая всеобщее восхищение свиты.
Немецкие офицеры появлялись в ресторане нередко, хотя он был очень дорог и при установленном курсе марки. Среди них уже были и завсегдатаи, называвшие старого метрдотеля по имени. Но большую часть посетителей составляли новые штатские господа, которых мосье Альбер прежде никогда не встречал. И как старательно они ни пожимали плечами, расплачиваясь, как ни говорили возмущенно «Non, tout de m^eme!»{3}, старый метрдотель отлично понимал, что для них цены блюд и вин не имеют ни малейшего значения: все они ежедневно загребали десятки и сотни тысяч на разных сделках с немцами. Мосье Альбер был с ними очень почтителен, но совершенно их презирал, несмотря на то что они оставляли на чай много щедрее, чем прежние посетители. Прежние заходили редко, и с ними он обменивался вздохами и грустными усмешками. Прежние изумленно глядели на жарту: «Господи! Как же вы теперь достаете все это?» Метрдотель печально улыбался и разводил руками, показывая, что этого не может сказать даже им.
В этот вечер в ресторане не было немцев (без них, несмотря на привычку к ним, посетители чувствовали себя гораздо лучше). Столы были заняты не все. Для ранней осени день был сумрачный и холодный» К обеду уже начало темнеть, и ровно в 7 часов 30 минут мосье Альбер приступил к совершенно ненужной, но обязательной ночной декорации. Синяя бумага и белые накрест бумажные ленты оставались на окнах с начала войны. Густо замазано было синей краской окно слабо освещенной передней. Свет не прокрадывался на улицу ни из окон, ни из-под двери. Надо было только опустить и тщательно пригнать шторы и портьеры на окнах главной комнаты. Мосье Альбер это проделывал каждый вечер не без удовольствия, и так же теперь это встречала публика ресторана, точно военные предосторожности облагораживали всеобщую, полную и несомненную безопасность. Компания спекулянтов, занимавшая большой стол у правого окна, с полной готовностью пошла на жертву родине — поднялась с мест, облегчая работу мосье Альберу. Обмениваясь с ними подобающими шутками, он проделал то, что полагалось, затем потревожил господина, пришедшего уже довольно давно, еще до семи, и читавшего в одиночестве газету за столом у другого окна. Этого господина с желтоватым измученным лицом, с траурной повязкой на рукаве пиджака мосье Альбер не относил ни к прежним, ни к новым. В былые времена он в ресторане не появлялся; но и на новых совершенно не походил. Заказывал он обычно лишь какую-нибудь котлету, бутылку минеральной воды и чашку кофе. Метрдотель предполагал, что господин болен желудочной болезнью и нуждается в хорошем диетическом столе, который теперь можно получить только в первоклассном ресторане. И хотя ради котлеты и бутылки минеральной воды не занимают стола в таком месте, мосье Альбер этого посетителя, ставшего в последнее время завсегдатаем, встречал вполне учтиво — из-за траурной ли повязки, или из-за того, что господин с явным отвращением смотрел на всю публику ресторана« Как большая часть посетителей, он теперь приезжал на велосипеде. Его новеньким, лучшей фабрики, велосипедом неизметнно восхищался в передней мальчик в синей курточке с золотыми пуговицами.
Вошла еще компания с веселым «Ah!» и «Oh», невольно вырывавшимися у каждого при переходе из темноты в ярко освещенную уютную комнату, при виде столов с белоснежными скатертями, бутылок с золочеными воротничками в ведерках. Мосье Альбер заботливо их рассаживал, высказывая печальные соображения о погоде (он говорил так, будто и погода теперь была не та, что в прежние времена). Затем - было 7 часов 55 — в передней послышалось что-то вроде «звяканья шпор» или даже «бряцания оружия». Мальчик в синей куртке широко распахнул дверь. Вошли два германских офицера. Высокий, плечистый, на диво выбритый полковник, тоже новый завсегдатай, раза два приезжавший в свите большого лица, прямо направился к столу Наполеона в сопровождении мосье Альбера. Метрдотель не различал немецких погонов и обычно всех пожилых офицеров называл: «Votre Excellence»{4}, что с их стороны никогда возражений не вызывало. Он, впрочем, знал, что этот завсегдатай имеет лишь чин полковника; но называть немца «Mon colonel»{5} было ему неприятно.
Другой офицер мало отличался от первого по возрасту и по наружности: оба были крепкие, крупные, краснолицые люди с квадратным, украшенным снизу складками затылком, с тем общим в выправке, даже в выражении лица, что испокон веков облегчало работу враждебных Германии карикатуристов И что во всех странах, без всяких войн, всегда вызывало недоброжелательство к немцам. Только второй офицер носил усики, не имел на левой бледно-пухлой руке двух пальцев, да еще лицо у него было благодушнее, и погоны не совсем такие. «Должно быть, подполковник», — подумал метрдотель, достойно-почтительно подвигая вошедшим стулья, и мысленно пожелал рака желудка и полковнику и подполковнику.
Полковник заказал обед, не взглянув ни на карту, ни на метрдотеля; у него вид был такой» точно он произносил тронную речь. Подполковник, напротив, погрузился в перечень блюд. От профессионального взгляда мосье Альбера не ускользнуло, что смотрит он больше на правую сторону листа.
Подполковник лишь накануне приехал в Париж с далекого участка фронта; его сюда после ранения назначили для отдыха; работы у него было немного, и он второй день изучал город с путеводителем старого издания. В знаменитый ресторан он пришел по приглашению своего сослуживца; но характер приглашения был ему не совсем ясен: «Eingeladen» или «Aufgefordert»{6}? Между тем о ресторане этом в путеводителе говорилось: «Sehr vornehm. Entsprechende Preise»{7}. Несколько выше в той же книге было сообщено: «Die Pariser K"uche gilt f"ur die erste der Welt. In den Restaurants ersten Ranges pflegen die Portionen sehr gross zu sein. Darum ist es ratsam, hier zu dreien oder mindestens zu zweien zu speisen: Suppe f"ur je zwei eine Portion, drei Personen zwei Beefsteaks und von allen weiteren Gerichten nur eine Portion fur drei Personen. Es l"asst sich auf diese Art eine Mannigfaltigkeit ohne "Uberladung erzielen, Feinschmecke speisen selten allein»{8}. Однако обедавший с ним Feinschmecker{9} не предложил делить порцию на двоих. Увидев среди замысловатых, со звучными названиями французских блюд застенчиво затесавшуюся, с более скромной ценой «Choucroute garnie», подполковник обрадовался и с бодрой улыбкой старательно выговорил:
— Choucroute garnie. Pas te fin avec choucroute garnie. Te la piere{10}.
Мальчик вошел из передней и что-то шепнул метрдотелю, чуть повернув голову в сторону полковника. Мосье Альбер, неслышно ступая по мягкому ковру, снова поспешно подошел к столу Наполеона.
— Автомобиль Вашего Превосходительства при был. Шофер спрашивает, ждать ли ему? — сказал он значительным тоном, словно сообщал государственную тайну, и с неудовольствием оглянулся на красноносого sommelier{11}, который с презрением принес полковнику пиво на серебряном подносе. Этого напитка в ресторане прежде и не подавали.
Полковник, не отвечая, смотрел в пространство под углом в 70 градусов к полу.
– Das nennen die Leute Bier!{12} — горестно сказал подполковник, отхлебнув из стакана. В его благодарной желудочной памяти на мгновение засиял настоящий Pschorrbr"au, которым он в Мюнхене запивал лейтмотивы Нибелунгов, и разные Bockwurst-ы, Blutwurst-ы, Rothwufst-ы, Weissw"urst-ы, Knackwurst-ы и Leberwurst-ы. Угол между полом и направлением взгляда полковника уменьшился до 60 градусов. Мосье Альбер все так же ждал ответа, достойно-почтительно наклонив голову.
– Пусть ждет! — не сказал, а бросил полковник. Он эту манеру бросания слов разучил недавно: в прежнее время, в приемных веймарских министров, умел разговаривать совершенно иначе.
– Пусть ждет, — поспешно, как эхо, но с исправленным акцентом повторил мальчику мосье Альбер и взглянул на часы. Было две минуты девятого. Он с Достойно-почтительной улыбкой оглянулся на немецких офицеров, на других гостей и повернул ручку радиоаппарата. Это было новшество. В ресторане за все вежа его существования не было никакой музыки. Радиоаппарат поставили в начале войны. Через полминуты нечеловеческий, как бы из далекой бездны всплывший на полуфразе голос стал говорить слова, в которых не было ни одного звука правды. Все насторожились и стерли улыбки с лиц.