Точка опоры
Шрифт:
Помолчав, Плеханов положил пунцовую розу, купленную у входа на кладбище. Ленин воткнул возле плиты жесткий стебелек бессмертника. И остальные делегаты воткнули по такому же цветку. Оранжевые чашечки крепких цветов напоминали пламя свечей, зажженных вокруг надгробия.
Дмитрий Ильич осторожно сорвал глянцевитый и пахучий листик мирта, положил в записную книжку.
— Вот и расстаемся… — сказал Ленин, надевая шляпу. — И будем верны его бессмертному слову. Примемся за новую работу.
На обратном пути зашли в Риджент-парк, на просторной лужайке, где коротко подстриженная
— Перед отъездом полагается посидеть, — сказал Георгий Валентинович. — Для успеха дела. — И, опираясь рукой на трость, а второй откидывая полы редингота, опустился на коленки.
Все сели. Помолчали.
Ленин взглянул на Плеханова. Тот, поняв его, встал. Трость осталась лежать на траве.
— Да, сказано не все. — Положив цилиндр на трость и сунув руку за борт редингота, продолжал торжественно, будто только теперь закрывал съезд: — Примечательное завершение нашей работы! Мы отдали дань своей любви гению человечества. Он явил нам пример последовательности и верности святому делу пролетариата, делу коммунизма. На съезде мы, отныне именуемые большевиками, показали себя несокрушимой когортой. Мы не оборонялись — наступали. Были во всем единодушны. Так пусть же это единодушие всюду сопутствует нам — сердцем чую — в неизбежной и нелегкой борьбе с меньшевиками, которые не упустят ни малейшей нашей оплошности. Так пусть же…
Вскинутая рука вдруг опустилась, голос прервался. На них, поставив треножник, нацеливал аппарат юркий фотограф. Кто он? Для чего собирается снять всю группу? Чтобы продать каждому на память по снимку? Или охотится за ними по заданию полиции? Могут задержать на вокзале…
И все повскакивали, протестующе отмахиваясь, спешно покидали парк. Георгий Валентинович схватил цилиндр и трость.
Ленин на ходу досказывал то, что, по его предположению, не успел досказать Плеханов:
— Дома не теряйте времени. Нужно побывать во всех комитетах, рассказать о съезде с наших позиций. Непременно опередить меньшевистских докладчиков. Где потребуется, дать им бой. Все комитеты перетянуть на свою сторону.
Бауман вспомнил о Москве. Ему следует опять попроситься туда. Но теперь уже не Грачу, а… Новый псевдоним нетрудно придумать…
Шотман мысленно перенесся в Питер. На Путиловском ждут. И на Обуховском тоже ждут…
У Дмитрия был билет на дневной поезд. С Надеждой Константиновной он уже простился. С братом последний раз в Лондоне пил кофе в маленьком кафе недалеко от вокзала.
— Маняше можешь рассказать о всех баталиях, которые здесь были, а маму побереги, — наказывал Владимир. — Ей — в общих чертах. Скажи: здоровы. Скучаем о ней. Беспокоимся. Борьба с меньшевиками была, но… Бессонницей не страдаем, аппетит не потеряли… Да ты сам найдешь смягчающие слова.
Дмитрий в знак согласия качал головой, а сам думал:
«Разве от мамы можно что-нибудь утаить? Она посмотрит в глаза и, как маленькому, слегка погрозит пальцем: «Ты, Митенька, о чем-то умалчиваешь». Но я, конечно, постараюсь не волновать. Как смогу…»
Они отодвинули пустые чашки. Владимир
Ла-Манш обрадовал полным штилем. Пассажиры любовались морской синевой, чайками, крикливо кружившимися за пароходом.
Плеханов, слегка приподняв край цилиндра над густыми зарослями бровей, гулял по верхней палубе. Встретив Мартова, с которым не виделся два дня, подал руку, спросил о здоровье.
Юлий Осипович, кашляя и сутулясь, приободрился:
— Ни на что не жалуюсь — все идет к лучшему.
— Как это понимать? После того, что произошло…
— Просто. Рыцари подняли забрала — сражаться удобнее. Рапиры навострены.
— А нельзя ли без рапир? Как-никак работали вместе.
— Было это. Да быльем поросло. И вы рано торжествуете победу. В Лондоне оказалось ваше большинство, а в Женеве будет наше. Практики-то уедут. Вокруг вас останутся эмигранты — наша думающая интеллигенция.
— Лучше бы вместе… Спокойнее.
— Согласен — спокойствием надо бы дорожить. Но это уже зависит от вас.
— Я не теряю надежды. Думаю, что вы…
— Напрасно. Третьим я не буду. Да и для вас в пресловутой тройке было бы небезопасно.
— Почему? — вскинул брови Плеханов.
— По причинам геометрии, — ухмыльнулся Мартов. — Треугольник всегда опирается на два угла. Он, — кивнул головой в сторону Лондона, где еще оставался Ленин, — это учел. Я-то разгадал его, а вы…
— Договаривайте, пожалуйста.
— Не хотелось без него… — замялся Мартов, но тут же, как бы решаясь на что-то сверхотчаянное, махнул рукой. — Ладно. Ради нашей дружбы…
Плеханов поморщился. Не отойти ли вовремя? Пожалуй, не стоит. Пусть выговорится до конца.
— Я слушаю.
— Однажды в минуту откровенности… — Мартов потянулся рукой к пуговице насторожившегося собеседника, но Плеханов отступил на шаг. — Так вот… Только пока между нами… В минуту откровенности он сказал: «Знаешь, Юлий, если в редакционной тройке мы с тобой будем единодушны, то Плеханову придется…» Одним словом, вспомните третий угол треугольника.
— Да?! — Георгий Валентинович побагровел, косматые брови его нависли на суровые глаза. — Да как вы можете такое?!. Политический деятель, а опускаетесь до обывателя!
Стукнув тростью, круто повернулся и быстро пошел в противоположную сторону.
«Неужели это правда? — спрашивал себя. — Неужели Ленин мог?.. Ведь он еще пешком под стол ходил, когда я уже… когда ко мне прислушивались революционеры. Нет, это немыслимо… А если в самом деле?..»
Сделал круг по палубе. Мартов стоял у борта и курил.
Задерживаясь возле него, Плеханов ткнул в его сторону набалдашником трости:
— У вас концы с концами не сходятся. На съезде вы отрицали предварительный разговор с Лениным о редакционной тройке, а теперь…
— Так мы же разговаривали в частном порядке…
— Эх, Юлий Осипович! А мне-то думалось, что мы еще могли бы вместе… Эх!
Плеханов снова стукнул тростью и быстрее прежнего пошел по палубе.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ