Точка росы
Шрифт:
«Неправда, Лапшин! — прервал Шибякин. — Там оказалось аномальное давление! И при опасности Кожевников не убежал от скважины, а сумел закрыть заслонку превентора».
«Так оно и было, — подтвердил Глебов. — Я работал в бригаде Кожевникова».
«Не знал, что вы работали с Павлом Гавриловичем», — сказал Шибякин и перешел на «вы», признав его как равного.
«Так сколько вы прошли, Глебов?»
«Двести метров!»
«Начало есть!» Василий Тихонович, когда остались одни, рассказал Глебову, что авария в бригаде Кожевникова, как ни странно, помогла открыть Пурпейскую
«Пройдете пятьсот метров, пришлю инженера, чтобы провел каротаж. Передадите мне по рации».
«Василий Тихонович, вы приказываете, будто у меня стоит рация!»
«Если не стоит, будет стоять. Каждый день жду самолет. Первая рация — ваша! Но еще раз говорю — будь внимателен!»
Утром Шибякин присутствовал при смене вахт. На столе перед ним лежал круглый лист с диаграммой выработки.
«Девять метров прошли за смену, — объявил Александр Лапшин. — На рекорд тянем».
«Выработка по бригаде лучшая», — охотно согласился Глебов и выразительно посмотрел на Морозова.
«Морозов, хочу вызвать тебя на соревнование», — сказал с вызовом Александр Лапшин.
«Поговорю с ребятами!» — прежде чем принять какое-либо решение, Морозов всегда советовался со своими рабочими.
Глава третья
Целую неделю в Салехарде, на улицах деревянного города, встречали ненца в изодранной малице. Он упрямо расспрашивал прохожих, как ему добраться до Пура.
Многие из горожан не знали ненецкого языка и недоуменно пожимали плечами, а то направляли в интернат для ненецких детей или в окружном.
Пирцяко Хабиинкэ смотрел умоляющими глазами, настойчиво объяснял приметы своей тундры. Иногда начинал злиться, что никто не знал о существовании больших озер, болот и рек Пяко-Пура и Пур-Пе. Один раз бригадиру попался сведущий человек, геофизик из экспедиции.
— Далеко ты, мужик, забрался! — Он удивленно смотрел на ненца с клочковатой маленькой бороденкой и длинными косами волос. — Топай на аэродром. Если летчик подбросит, будешь дома!
— Аэродром? — переспросил Пирцяко Хабиинкэ. Перед глазами снова возникли гибнущие олени на Пуре. Показалось — а так бывало не один раз, — что со всех сторон на него смотрели оленьи продолговатые глаза, выражая муку и страдания. Он не хотел вспоминать, но видение не отпускало. — Аэродром!
— Все понял, молодец, мужик!
Пирцяко Хабиинкэ вернулся на Ангальский мыс. Здесь его ссадили с машины бородатые парни. Маленькие домики кончились, они разбежались в разные стороны, как упрямые важенки и хоры. Сбоку дороги увидел кусты яра и обрадовался крепким ветвям. Начиналась знакомая тундра, к которой он привык: жесткая трава, болотные мхи и стелющиеся кустики брусники и голубики. Слева поблескивала рыбьей чешуей широкая Обь. Сейчас он не обращал внимания на реку, не интересовался пароходами и самоходными баржами, все его мысли занимал далекий Пур. Знакомая с детства река с исхоженными берегами, заливами и отмелями представилась ему особенно дорогой и красивой. Он знал все броды, где перегонял во время каслания свое стадо оленей. Помнил самые рыбные места.
В конце большого поля Пирцяко Хабиинкэ наткнулся на деревянный дом с острой крышей — настоящий чум. Двери то и дело хлопали, и в открывшуюся дыру входили и выходили люди. Тащили на себе рюкзаки, спальные мешки или ящики. Пастух сел на траву и долго смотрел на дверь. Старался отыскать хорошего человека, которому мог бы рассказать о своей беде. Представил Сероко — председателя поселкового Совета. Хотел знать, что бы он делал, если бы к нему в избу ввалилось сразу столько людей? Сидит сейчас, наверное, без дела и смотрит в окна.
Не отыскав нужного человека, Пирцяко Хабиинкэ осторожно вошел в помещение аэровокзала. Сразу оглох от громких голосов людей. Казалось, что все старались перекричать друг друга. Каждый, на кого он смотрел, торопился просунуть голову в круглую дырку, как в пасть капкана на песца.
Пирцяко Хабиинкэ тоже попробовал затолкать свою взлохмаченную голову в круглую дырку, для этого ему пришлось встать на носки. От страха закрыл глаза, а распахнув узкие щелки, упершись плечами в края стекла, увидел сидящую женщину. Она напомнила ему Марию. Лицо скуластое, нос пуговкой. Только волосы светлее, как подпушка у важенок.
— Что надо?
Пирцяко Хабиинкэ отпрянул.
— На Пур надо. Там баба и мальчишка!
— Ищи начальника аэровокзала.
Добрые люди привели Пирцяко Хабиинкэ к начальнику летного отряда Васильеву.
— На Пур надо. Там баба и мальчишка.
Васильев понял. За долгие годы работы на Ямале он перевез сам тысячи охотников и оленеводов. Стоящий перед ним ненец был из самого необжитого края, куда летали по заявкам экспедиции.
— Вылет есть на Уренгой? — спросил Васильев у диспетчера.
— Вертолет из Ухты везет баллоны с газом для экспедиции.
— Понятно! — Васильев сочувственно посмотрел на стоящего перед ним ненца.
По встревоженному лицу начальника в синей фуражке Пирцяко Хабиинкэ понял, что дело совсем плохо. Сморщил лоб, как от сильной боли, и начал быстро-быстро объяснять:
— На Пуре олешки. Стадо. Там баба и мальчишка!
— Знаю. Ты рассказал. Приказать вертолетчикам, чтобы взяли тебя на борт, не имею права. Сумеешь уговорить — твое счастье! — Васильев вытянутой рукой показал на стоящий за окном Ми-8.
Пирцяко Хабиинкэ впервые видел вертолет. Показалось, что перед ним огромный комар. Такой же горбатый. Того и гляди, сейчас взлетит.
— Летал?
Пирцяко Хабиинкэ испуганно замотал головой.
Пирцяко устроился за вокзалом, сидел, привалившись спиной к толстым бревнам. Через широкое песчаное поле ветер приносил разные запахи. Тянуло сыростью от Оби, горьковатой смолой елей от леса, с болот накатывало пряно дурманящими запахами трав и ягод.
Коротка на Севере летняя ночь. Не успело солнце сползти к горизонту, как торопливо пошло наверх.