Только мы
Шрифт:
– Что это было?! – ошалело прохрипел он.
– Это так Земля кричит в последние годы! – движением руки Лазарев погасил изображение и снова отпил коньяка. – Глотните тоже, вам сейчас нужно.
Полковник послушно опустошил стакан, не почувствовав вкуса, а затем требовательно уставился на гляциолога.
– Думаете, никто не услышал этот крик? – глухо спросил тот. – Думаете, Земля одинока? Ни в коем случае! Она связана с другими мирами, и они тоже ощущают весь этот ужас…
Он укоризненно покачал головой и продолжил:
– Но нам попытались помочь, дали еще один, на сей раз – последний шанс. И это – ясноглазые
– Не надо мне этого напоминать… – перекосило Новицкого. – И что теперь?.. Все кончено?
– Думаю, этот мир мог ждать огненный шторм, – как-то странно посмотрел на него Лазарев. – Одновременно возникли бы тысячи вулканов, и планета очистила бы себя от причиняющих ей боль. Именно это мы пытаемся предотвратить, – в его голосе появилась укоризна. – А вы за нами охоту устроили…
– Так неужели нельзя было объяснить?!! – взорвался полковник. – Мы бы помогли всем, чем только можно, а не мешали! Мы же думали, что вы срываете печати Апокалипсиса! И готовы были на все, чтобы этого не допустить!
– А вы нас послушали бы? – скептически посмотрел на него гляциолог. – Вы поверили бы мне? Молчите? Вот-вот…
– Не поверил бы… – опустил голову Новицкий. – Но хотя бы попытался проверить.
– Каким образом? – поставил его в тупик этим вопросом Лазарев. – Ведь мои слова рушат саму основу, на которой стоит цивилизация потребления. Поймите, она тупиковая, у нее нет будущего! Впрочем, бывает, что такая псевдоцивилизация выбирается из колыбели, но ничем хорошим это никогда не кончалось. Дело в том, что социум или становится не конкурентным, или гибнет – третьего не дано. Тысячи пророков разных религий и народов пытались донести до людей казалось бы простую истину – не делай другому того, чего не хочешь получить сам! Неужели это так сложно? Но люди продолжали идти по головам друг друга, чтобы безнаказанно хапать. И вот вам результат!
– Каков же итог?.. – с трудом заставил себя казаться спокойным полковник.
– Пока трудно сказать, – пожал плечами гляциолог. – Есть несколько вариантов. Мы потому так и спешим инициировать всех, кто способен уйти, что не уверены успеем ли. А если не успеем и не сможем сорвать печати – да, мы именно срываем печати, только не с целью уничтожить мир, а с целью дать ему хоть какой-то шанс – то может сработать худший вариант.
– А если сумеете? Что тогда?
– Земля будет жить. И люди будут. Да – другие! Но будут. «Ценности» мира, где пожирают друг друга, постепенно уйдут навсегда.
– А если люди не пожелают отказываться от своих ценностей? – подался вперед Новицкий.
– Их никто не станет заставлять это делать, – иронично посмотрел на него Лазарев. – Им просто некому будет эти «ценности» передать.
– Что вы имеете в виду?.. – побелел полковник.
– Сами подумайте, – с грустью ответил Лазарев. – Попробуйте понять, что «ценности» хищников не нужны ТАМ.
– А где это – ТАМ? – жадно спросил полковник. – Где?! Куда вы, черт возьми, уходите?! Что ТАМ такое?!
– Простите, но вам это знать пока рано, – вздохнул гляциолог. – Дело в том, что до многих вещей каждый должен доходить сам. И кстати…
Он светло улыбнулся, помолчал и едва слышно добавил:
– Тот, кто сумеет понять, снова разжигает в своей душе ту незримую искру, что дал нам Он, и оживает. И тогда перед ним открываются все пути…
– Вам легко говорить! – с отчаянием выдохнул Новицкий. – А что делать человеку, которого с раннего детства убеждали, что именно так – правильно! Что иначе поступать нельзя! В чем он виноват?!
– В том, что не захотел думать самостоятельно! – отрезал Лазарев. – Вспомните старую песню: «Каждый выбирает по себе женщину, религию, дорогу. Дьяволу служить или пророку – каждый выбирает по себе!» И это именно так. Один не принимает мир зла – и уходит в неформалы, монастырь или еще куда. Другой принимает и пытается в этой системе достигнуть своих целей, не понимая, что с каждым нечистым поступком его искорка становится тусклее, а затем и вовсе гаснет…
– Не могу с этим согласиться, – закусил губу полковник. – Я встречал парней, которым требовался лишь толчок, и они сами становились лучше. А если все уйдут, то некому будет дать этот толчок! Понимаете, некому!
– Нас слишком мало осталось… – горько усмехнулся гляциолог. – Мы и так делаем все, что можем. Но изменить тех, кто не хочет меняться, нам не по силам. Пусть сами отвечают за себя. Мы криком кричали, пытаясь докричаться до них – и что? Сами видите. А поэтому мы уходим, дав всем, кто может уйти, шанс последовать за нами. И учтите, любой из оставшихся способен пробудить свою искру, если по-настоящему пожелает этого.
– А вы походите по улицам, посмотрите с какой тоской обычные люди смотрят сейчас друг на друга, – посоветовал Новицкий. – Они ничего не понимают, но где-то в глубине души чувствуют, что что-то очень важное уходит из мира. И им больно. Понимаете?
– Понимаю, – кивнул Лазарев. – Но кто им мешает измениться? Никто, кроме них самих. Мы сейчас стараемся дать им шанс хотя бы дожить свою жизнь, как они привыкли. А если кто-то изменится – добро пожаловать! Мы с радостью примем его. Ни один из живых не может жить в мире мертвых! Это просто невозможно – либо он умрет сам в конце концов, либо уйдет. И мертвым не место в мире живых.
– Мне трудно судить, – обреченно выдавил полковник, от всего сказанного у него разболелась голова. – Но я все равно не согласен с тем, что наш мир – это мир мертвых. Я знаю многих настоящих, живых!
– А многих ли по сравнению с основной массой? – грустно посмотрел на него гляциолог.
Новицкий потерянно промолчал. А затем вспомнил, о чем еще хотел спросить.
– Скажите, а почему неформалы уходят не все? И музыканты? Кое-кто ведь остается.
– А кто именно остается, вы не задумывались?
– Задумывался, – признался полковник. – И даже допрашивал некоторых оставшихся. У меня возникло ощущение, что эти люди… з-э-э… как вам сказать?..
– А ничего не надо говорить, и так все ясно, – усмехнулся Лазарев. – Но все же озвучу, чтобы не было недомолвок. Оставшиеся – это люди с мелкой душонкой, способные на подлость ради выгоды или вообще ради любви к «искусству». Среди нас такие тоже попадаются, к сожалению. Понимаете, тот, кто не придает значения чужой боли, никогда не сможет уйти. Причем, хочу уточнить – именно уйти. Никто и никого не уводит, мы просто дали тем, кто способен увидеть нечто большее, чем остальные, шанс. Это как бы… – он ненадолго замялся. – Это как бы некий фильтр, не пропускающий сквозь себя равнодушных, эгоистов и прочих.