Только позови
Шрифт:
Вряд ли можно было бы представить более озадаченного человека, чем Лукас.
— Тебе придется объяснить, почему обычный поход по магазинам воспринимается тобой как заключение под стражу.
Она вздохнула:
— В тот первый день, когда ты сказал, что проверил информацию обо мне, я подумала, что ты узнал обо мне все. Но, видимо, ты узнал только о том, что у меня нет опыта работы. Есть еще кое-что…
— Жен, я не стал бы копаться в твоих личных тайнах. Некоторые вещи посторонним знать не полагается. — Его голос был низким, глубоким и успокаивающим, и она не могла не посмотреть в его глаза.
Женевьева напряженно кивнула.
— Спасибо, — сказала
— Ты не обязана мне об этом рассказывать, — произнес он.
— Я знаю. Но я хочу. — Женевьева быстро заговорила снова, боясь, что не успеет высказаться. — Конечно, та сумма, которую якобы потратила я, была мизерной по сравнению с той суммой, которую он присвоил. Но придуманная история была ему на руку. К тому времени, когда я лишилась состояния, а Барри исчез без следа, все решили, что я одержима походами по магазинам, что я избалованная соплячка, промотавшая деньги своих родителей. Он даже распускал слухи о том, что я трачу деньги на наркотики. Я до сих пор помню свой поход в магазин, где все меня знали. Мне было отказано в покупках потому, что ни на одной из моих банковских карт не оказалось денег. Мне пришлось выдерживать взгляды клерков, полные сожаления и отвращения. — Женевьева содрогнулась. — В конце концов, я стала смущать своим присутствием друзей и знакомых… Теперь я не люблю ходить по магазинам и в основном заглядываю только в продуктовые лавки. Я люблю красивую одежду, но мне хватает того, что у меня имеется.
Взгляд Лукаса стал почти безжалостным.
— Если друзей смущает твое присутствие, если они верят лжи прохиндея, значит, от таких друзей следует избавляться. Тем более что ты ни в чем не виновата.
— Я виновата. Я оказалась идиоткой! В двадцать первом веке, будучи современной женщиной, я тем не менее позволяла Барри принимать за меня все решения и не сомневалась в нем.
— Каждый человек время от времени доверяет не тому, кому следовало бы.
— Возможно, если бы я была независимой и разбиралась в финансах, то мою ситуацию можно было бы охарактеризовать как случайность, ошибку. Но дело в том, что я человек ведомый. Я прожила всю свою жизнь с родителями, находясь на вторых ролях. Поэтому после их смерти многие совершенно логично решили, будто я наконец вырвалась на свободу и начала транжирить родительское состояние.
— Публичное унижение глубоко ранит, и я не могу сказать, как тебе действовать в этой ситуации, Женевьева. Но всякий раз, когда была задета моя гордость, я обнаруживал, что мне становится легче, если видел своих оппонентов поверженными, — сказал Лукас.
— И все-таки как тебе удалось стать победителем? — мягко спросила она. — Ты выглядишь очень уверенным в себе человеком.
Лукас пожал плечами, будто это ничего для него не значило, но она знала, что он просто научился контролировать себя.
— Не приписывай мне лишнего, Женевьева. Я не сделал ничего такого, чего не сумел бы сделать любой другой человек. Немного практики — и люди видят в тебе то, что хотят видеть. Никто никогда не догадается, что этот чертовски самоуверенный наглец когда-то украл у тебя нечто драгоценное… — Он нахмурился.
Она знала — Лукас говорит не о деньгах.
— Не смотри так, — предупредил он.
— Как?
— Так, будто собираешься найти мне оправдания. Теперь я знаю, каким мерзавцем оказался Барри. Но мы начали разговор с того, что тебе необходимо купить джинсы. Я, конечно, не прочь помочь тебе с покупками. Хочется ли тебе пойти в магазин, где прежде все смотрели на тебя с презрением, и вести себя с ними по-королевски?
— По-королевски?
— Ну, с видом «возможно-я-позволю-вам-поцеловать-мою-руку».
Женевьева вздохнула:
— Я никогда так себя не вела, даже когда у меня были деньги.
— Меня это почему-то не удивляет. Тем не менее важно вернуть себе достоинство. Разве ты не говорила мне, что хочешь быть самостоятельной женщиной?
— Говорила.
— Значит, пора тебе заявить о своей самостоятельности и независимости.
Ну как она могла с ним спорить? Самое главное для Женевьевы в данный момент — ее независимость. Единственное, что смущало, так это ее сердце, начинавшее бешено колотиться всякий раз, когда Лукас ей улыбался. Но ведь ей удастся контролировать свои чувства, не так ли?
«Итак, прошлый год выдался у Женевьевы нелегким», — размышлял Лукас, наблюдая, как она выбирает джинсы и блузку. Она лишилась всего, что когда-то имела, включая тех, кто ее любил. В женихи ей достался настоящий ублюдок, предавший ее. И она осталась совершенно одинокой. А еще Женевьева привыкла к тому, что ею помыкают.
Он прекрасно понимал, что она сейчас испытывает. После того как Лукаса бросила мать, умер его отец, а его стали передавать от одного приемного родителя к другому, ему пришлось прикладывать усилия, чтобы сохранить эмоциональное равновесие.
Женевьева не привыкла к трудностям, поэтому кажется беспомощным котенком, которого так легко обидеть. И мысль об этом была Лукасу ненавистна. Вероятно, именно поэтому он жаждал, чтобы эта девушка вернула себе утраченное достоинство.
Наблюдая за ней сейчас, он не мог не испытывать гордости и ликования. Она, согласно его предложению, перерыла весь магазин и перемерила огромное количество пар джинсов, чтобы остановиться на модели, которую выбрала через пять минут после появления в магазине.
— Если продавцы думают, что у тебя проблемы с банковской картой, отправляйся в отдел с самой дорогой одеждой. Так ты докажешь им их неправоту. Когда они будут готовы продать тебе дорогой товар, купи какую-нибудь скромную вещицу, — предложил Лукас. — Никогда не позволяй им получать того, что они ожидают. Ты единственная, кто должен контролировать ситуацию. Если не будешь суетиться и начнешь вести себя непредсказуемо, как боксер-профессионал, ты не дашь им ни единого шанса тебя обидеть.