Только женщины

–  Куда это девчонки ушли?
– допытывался мистер Гослинг.

–  На Хай-Род, походить по магазинам. Они сейчас должны вернуться.

–  Да. Как же!
– сказал Гослинг. Он стоял, прислонясь к шкафчику для посуды; в кухне было душно, парно; он вытащил из заднего кармана сюртука огромный красный платок и громко высморкался.
– Это платок, которым я вытираюсь после нюхательного табака; я принес его домой, чтоб отдать в стирку, - пояснил он и затем вынул другой платок, белый и чистый, которым отер вспотевший лоб.

–  Что за грязная привычка - нюхать

–  Как же быть-то? На службе ведь курить не позволяют.

–  А что-нибудь делать для препровождения времени необходимо - так, что ли?

После этого разговора, повторявшегося с буквальной точностью каждую неделю уже четверть столетия, Гослинг вернулся к прежней теме.

–  Очень уж они много заглядываются на витрины и не успокоятся, пока чего-нибудь не купят. Зачем они туда ходят?

–  Как зачем? На будущей неделе начнутся распродажи. При наших средствах с этим надо считаться. Ну, однако, ты уходи отсюда. Поди-ка лучше умойся и переоденься. Обед мигом поспеет. Я девочек и ждать не буду, если они до тех пор не вернутся.

–  Все эти распродажи - одно надувательство, - заметил Гослинг, но распространяться об этом не стал. Он пошел наверх, снял свой «служебный» утренний пиджак, заменил его коротеньким домашним, из альпага, снял манжеты, вложил их одна в другую и поставил на обычное место, на комод; заменил сапоги вышитыми туфлями, пригладил щеткой волосы, тщательно прикрыв лысую макушку длинными прядями седых волос; затем прошел в ванную вымыть руки.

Было время в жизни Джорджа Гослинга, когда он менее заботился о том, чтобы иметь приличный вид. Но теперь он был человеком с положением, и его дочери настаивали на соблюдении всех этих церемоний.

Гослинг начал жизнь учеником народной школы и прошел - последовательно все градации от мальчишки рассыльного до старшего конторщика, пока не занял, наконец, своего нынешнего ответственного положения - заведующего счетной частью, с жалованьем 26 фунтов в месяц. Он нанимал квартиру в Вистерия-Грэв, Брондсбери, за 45 фунтов в год, был старостой в церкви Св. Евангелиста Иоанна в Кильберне, членом разных комитетов, и в минуты откровенности признался даже, что он не прочь выставить свою кандидатуру в Окружном Совете. Словом, Гослинг был солидный, трезвый, во всех отношениях достойный уважения человек, с безукоризненной репутацией; теперь уже растолстевший, облысевший - кроме кустиков волос за ушами и длинной пряди, которой он безуспешно силился прикрыть все расползавшуюся лысину.

Таков был Джордж Гослинг в глазах своей жены, дочерей, соседей и директоров оптового склада, на. который он сорок один год работал в Барбикане. И, однако же, в нем сидел другой человек, о присутствии которого сам Гослинг, пожалуй, не подозревал - очевидно, так мало заявлявший о себе, что даже лучшие приятели Джорджа Гослинга не упомянули бы о нем, если б им пришлось детально разобрать характер своего сослуживца.

И, тем не менее, когда Гослинг громко хохотал над каким-нибудь анекдотом, рассказанным одним из этих сослуживцев, вы могли быть уверены, что этого анекдота он не расскажет своим дочерям - разве, может быть, жене, и то не всякий. Если б вы вздумали понаблюдать за Джорджем Гослингом на улице, вы заметили бы, что он с большим и непонятным интересом заглядывается на ножки проходящих дам. А если б Гослинг осуществил на деле многие свои желанья и мечты, викарий церкви Св. Евангелиста Иоанна с омерзением уволил бы своего старосту. Комитеты исключили бы его из состава членов, а жена и дочери сочли бы его последним мерзавцем.

К счастью, Гослингу никогда в жизни не встречалось таких искушений, устоять перед которыми было бы свыше его сил. В пятьдесят пять лет он мог бы уже считать себя застрахованным от всяких искушений. На мысли свои, в часы досуга, он не налагал узды; но, все же, у него был идеал, управлявший его жизнью - идеал респектабельности. Джордж Гослинг считал себя - и другие его считали - человеком не менее достойным уважения, чем любой из его сограждан. И возможно, что в Лондоне было около четверти миллиона других людей, не хуже и не лучше его и не менее его достойных уважения.

Вытирая руки, Гослинг услыхал внизу стук двери и затем голоса своих дочерей в коридоре, покрытые резким окриком из кухни: «Ну, девочки, поторапливайтесь. Обед уже готов, и отец вас дожидается».

Гослинг мелкими шажками спустился вниз и поздоровался с дочерьми. Он заметил, что на этот раз их поцелуи были горячее обыкновенного. И мысленно комментировал это: «Деньги понадобились на разные там «фалбалы». Чудачки эти женщины! Вечно им нужны деньги на фалбалы».

За обедом он заранее занял оборонительную позицию и все время заводил речь о необходимости экономить. Он не видел, как Бланш через стол подмигивала Милли и не заметил тех красноречивых взглядов, которыми обменивались обе девицы с матерью. Подкрепившись обедом, Гослинг развеселился и пришел в обычное свое благодушное настроение, уверенный, несмотря на множество прецедентов, что дочери его по крайней мере убедились в безнадежности попыток выпросить у него денег.

Доверчивый человек даже позволил им начать атаку и сам помог им изложить свою просьбу.

Они говорили о помолвке своей подруги, и Гослинг, с недогадливостью, которой он никогда не обнаруживал в делах, заметил: - Когда уж это мои девочки выйдут замуж?

–  Вы это о нас, папочка?
– спросила Бланш.

–  Ну, а какие же у меня другие девочки?
– я таких не знаю.

–  Как же вы хотите, чтоб мы вышли замуж, когда у нас ни одного приличного платья нет? Нам прямо-таки нечего надеть.

Гослинг слишком поздно заметил, какое опасное направление принимает разговор.

–  Пфа! Дело не в этом, - поспешил он встать в оборонительную позицию: - когда я ухаживал за вашей матерью, я и не замечал, что на ней надето.

–  Я уверена, что вы не замечали, - возразила Милли, - и большинство молодых людей не замечают, как барышни одеты, а все-таки, все дело в этом.

–  Конечно, в этом, - подтвердила Бланш.
– Если девушка плохо одета, в наше время на нее никто и не посмотрит. Кто же захочет взять в жены замарашку?

–  Разумеется, нельзя отрицать, костюм имеет большое значение, - согласилась миссис Гослинг, как бы против воли убежденная.

–  А теперь как раз скоро начнутся распродажи…

Бедный Гослинг уже знал, что его игра проиграна.

Пока дочери еще не приступали к прямой атаке на его карман, но он уже знал, что, раз попав на эту соблазнительную тему, его дамы не отступятся от нее, пока, не добьются своего. Бланш уже говорила, что ей стыдно показаться на люди, и отец ее наперед знал, что сейчас она начнет доказывать, что, если не купить на распродаже, потом за то же самое заплатишь вдвое.