Только звери
Шрифт:
Ближе к зиме Уопс оделась в густейшую меховую шубку, и хвост ее казался вдвое больше обычного, однако она явно не собиралась впадать в спячку; вообще же дикая енотовидная собака — единственный представитель семейства собачьих, который зимой отлеживается в норе. Она стала вяловатой и предпочитала не выходить из конуры на снег, но и только. Я нигде не читал, чтобы эти звери как-то оборудовали свое зимнее убежище, но Уопс затеяла нечто в этом роде. Однажды утром я увидел следы ее трудов: на прогалине между кустами лежали свежесломанные ветки с листьями. Скормив ей положенную порцию, я сел и начал наблюдать. Через некоторое время Уопс вдруг перестала рыскать среди кустов и приступила к работе. На минуту забралась в конуру, потом вышла, подняла голову, облюбовала одну ветку,
Если мне в какой-то мере удалось завоевать доверие енотовидных собак и песцов, то вомбат Питер упорно сторонился меня. Испытывая разные виды корма, я определил, что он, как и Уопс, обожает финики. И однажды я нарочно не кормил его до самого вечера. А когда наконец подошел к вольеру, то убедился, что изменение графика подействовало: Питер стоял у ограды с несчастным и потерянным видом, словно плюшевый мишка, который забыл дорогу в детский сад. Круглое плотное туловище этого очаровательного зверька ростом всего около полуметра и впрямь делало его очень похожим на медвежонка. Седалище словно круто стесано, короткие пухлые ноги загнуты внутрь, мордочка очень похожа на мордочку коалы, но у того торчат большие, отороченные шерстью уши, а у Питера ушки были маленькие и аккуратные. Зато на носу такая же, как у коалы, овальная кожаная нашлепка с редкой щетиной и такие же круглые черные глаза. Что больше всего, на мой взгляд, отличало вомбата от коалы, так это выражение мордочки. У коалы она (хоть это и обманчивое впечатление) живая и пытливая; Питер же казался ошалелым и растерянным. Проще говоря, у него был такой вид, словно его стукнули по башке кирпичом. Тело Питера покрывала пепельного цвета шерсть, на животе более светлая, вроде жемчужного оперения вяхиря.
К моему удивлению, Питер нисколько не всполошился, когда я вошел в вольер. Подбежав ко мне, он смело взял из моих рук финики, однако трогать себя не позволил, а когда наелся вволю, протрусил к своей норе и втиснулся в нее. С того дня он в часы кормления всегда выходил из своего убежища и ел у меня из рук, а потом возвращался в нору.
Обитель Питера находилась на склоне, обращенном в ту сторону, откуда дул самый неприятный ветер, но вомбат придумал интересный и оригинальный способ защищать от сырости свою спальню — небольшое круглое помещение, соединенное с поверхностью ходом длиной несколько более метра. Когда Питер забирался внутрь, его седалище закупоривало вход не хуже тщательно подогнанной двери. Сколько бы снега и дождя ни заносило ветром в туннель, в спальне всегда было тепло и сухо: наименее уязвимая часть тела Питера преграждала путь ненастью. Засядет вот так в логове, впившись в известняк когтями, — попробуй его извлечь; разве что призовешь на помощь бригаду землекопов. Так что маневр, описанный выше, преследовал двоякую цель: Питер защищался не только от капризов погоды, но и от попыток возможных врагов преследовать его в логове. Твердые косматые ягодицы служили надежной преградой любому натиску.
В тот самый день, когда Джеси поручил мне самостоятельный участок, меня ожидал обед у Билов. Надо ли говорить, что миссис Бейли бесстрастно восприняла новость о моем повышении; ее гораздо больше волновало, как я оденусь к обеду, ибо приглашение к Билам в ее глазах было чуть ли не равносильно вызову в Букингемский дворец.
— И я совершенно уверен, — торжествующе говорил я за чаем, — что в конце концов приучу этих песцов брать корм у меня из рук.
— Как это кстати, — заметила миссис Бейли, не слушая меня, — что я заштопала ваши голубые носки. Я считаю, вам надо идти в синей рубашке, она очень подходит к вашим глазам.
— Спасибо, — отозвался я. — Понимаете, с этим вомбатом придется повозиться…
— А ваши чистые носовые платки лежат в левом ящике. Жаль только, голубого нет.
— Да оставь ты парня в покое, — пожурил ее Чарли. — Он же не на конкурс красоты отправляется.
— Не в том дело, Чарли Бейли, и ты это прекрасно знаешь. Этот обед может сыграть важную роль. Джерри должен выглядеть прилично. И что скажут люди, если он у меня будет выглядеть, как бродяга? Скажут, что я его совершенно запустила. Скажут, что я обманом выкачиваю из него денежки. Он живет здесь вдали от дома, от матери, от всех, кто мог бы его направлять… значит, мы должны взять это на себя. Ты как хочешь, Чарли Бейли, но уж я послежу, чтобы парень был чистым и опрятным, не позорил себя и нас. Представь себе, если капитан Бил…
— Что ты там говорил насчет вомбата? — спросил меня Чарли, спасаясь от этого половодья.
Наконец, после того как я умылся, побрился, почистил зубы, оделся и миссис Бейли осмотрела меня придирчивым оком, словно гвардейца перед парадом, мне разрешили идти.
Меня встретила миссис Бил, затормошенная и бледная. Впоследствии я заметил, что она всегда бывала затормошенной и бледной, когда капитан занимался стряпней.
— Добрый вечер, Джерри, — сказала она. — Очень рада, что вы пришли. Проходите в гостиную. Билли там с девочками, он поухаживает за вами.
Прихожую наполнял пряный запах кэрри. Со стороны кухни донесся такой шум, будто врезался в гору состав, груженный медными кастрюлями. Миссис Бил вздрогнула.
— Глэдис! Глэдис! — пророкотал за кухонной дверью голос капитана.
Похоже было, что он там бродит по пояс в осколках битой посуды.
— Глэдис!
— Что… что случилось, Вильям? — отозвалась миссис Бил.
— Соль! Где соль, черт возьми? Почему непременно надо все убирать, когда я стряпаю? Где эта окаянная соль?
— Иду, милый, — сказала миссис Бил, глядя на меня со страдальческой улыбкой. — Ступайте в гостиную, Джерри, я сию минуту приду.
В гостиной я застал Лору — сестру Билли — и двух юных пухлых евреек, которые бежали с материка в начале войны и теперь квартировали у Билов. Билли как раз наливал пиво в стакан.
— Привет, выпей пивка, — сказал он, ухмыляясь. — Старикан стряпает — ты уже слышал?
— Слышал, — ответил я. — Пахнет чудесно.
Мы сидели и болтали о том о сем, а с кухни, где продолжалась кулинарная деятельность капитана Била, доносились такие звуки, будто там столкнулись два отряда вооруженных до зубов средневековых воинов. Вот опять — протяжный грохот и звон, словно полтора десятка рыцарей одновременно загремели на землю со своих коней. И голос капитана:
— Кориандр! Нет, нет, в коричневой банке! Так, теперь… красный перец. Где перец? Ах… вот… я его сюда не ставил. Острый? Слишком острый? Как это, слишком острый? Ничего подобного… недостаточно острый, черт возьми! Я не ругаюсь. Еще кориандра! Нет, погляди, что ты сделала… у тебя рис убежал!
Наконец появились капитан с супругой. У миссис Бил был все такой же затормошенный вид, зато потное багровое лицо капитана выражало глубокое удовлетворение, как будто этот достойный человек только что одолел особенно злобного и закоренелого врага.
— А, Даррелл, — приветствовал он меня. — Я вот тут стряпал.
— Он слышал тебя, — заметил Билли.
— Чудесный запах, — поспешил я добавить.
— Недурно, недурно, — сказал капитан, жадно глотая пиво. — И пряностей в самый раз. Этот кэрри, он ведь, как женщины, Даррелл. Есть нежные, есть пылкие… а и не узнаешь, пока… гм… гм… да…
— Вильям, милый! — взмолилась миссис Бил. — Давайте, девочки, помогите накрыть на стол.
Но вот стол накрыт, мы переходим в столовую, подается первое блюдо. Огромные тарелки ядовито-желтого супа с пряностями, такого жгучего на вкус, что казалось — губы вот-вот займутся пламенем.