Толкование путешествий. Россия и Америка в травелогах и интертекстах
Шрифт:
[Сибирь] была завоевана, можно сказать, открыта в одно время почти с английскими колониями, нынешними Северо-Американскими Штатами. ‹…› Чем же кончилось? Миллионы сынов Англии отреклись от нее [37] .
Точка отправления
Слова Токвиля об Америке и России как двух супердержавах дошли до Петербурга в усеченном виде. Александр Тургенев цитировал их в «Хронике русского», присланной им из Парижа для первого тома «Современника». Он привел лестную для России фразу о том, что она становится хозяйкой полумира наравне с Америкой, и опустил другую, что Америка делает это на основе свободы, а Россия – на основе рабства. Зато он рассказал о самом Токвиле так, чтобы русский читатель оценил его респектабельность:
37
Вигель
Талейран называет его книгу умнейшею и примечательнейшею книгою нашего времени, а он знает и Америку, и сам аристократ, так, как и Токвиль, которого все связи с Сен-Жерменским предместьем [38] .
В «Хронике русского» были еще сильные слова, по цензурным мотивам вычеркнутые либо самим Тургеневым, либо редактором журнала Пушкиным. Тургенев писал, что демократия одинаково грядет «в европейском и заокеанном мире» потому, что именно она воплощает в себе христианство. Учение Христа, продолжал Тургенев, не «в мертвой букве, не в православии, не в народности». Оно в демократии, а условием последней, неожиданно прибавлял Тургенев, является соединение церквей. Тут русский читатель дополнял Токвиля, который ничего подобного ни для Америки, ни для Франции не предусматривал.
38
Тургенев А. Хроника русского: Дневники / Под ред. М. И. Гиллельсона. М.; Л.: Наука, 1964. С. 73–74.
Политические возможности определяются культурными, и в частности религиозными, особенностями обществ. В применении к России это значило, что надежда на демократию соединялась с сомнениями в том, что православная церковь может дать ей духовное обеспечение. Для русского читателя Токвиля было ясно, что политические реформы американского типа требуют религиозных перемен.
Вскоре после выхода в Париже «Демократия в Америке» прибыла в Петербург [39] . Один из экземпляров прислал Тургенев своему приятелю; другие, видимо, пришли коммерческими путями. Собственные экземпляры книги сохранились в библиотеках Чаадаева и Пушкина. Чаадаев писал приятелю за несколько месяцев до того, как его объявили сумасшедшим:
39
«Демократия в Америке» была целиком переведена много позже, в Киеве в 1861 году. О восприятии этого перевода современниками см.: Laserson M. M. The American Impact on Russia. New York: Macmillan, 1950. Р. 266–268; Starr S. F. Decentralization and Self-Government in Russia, 1830–1870. Princeton: Princeton University Press, 1972. Р. 71–90.
У Токвиля есть глубокая мысль, которую он украл у меня, а именно, что точка отправления народов определяет их судьбы. У нас этого не хотят понять: а между тем в этом вся наша история [40] .
Нет ничего невозможного в том, чтобы Алексис де Токвиль украл мысль у Петра Чаадаева. Они могли встретиться в Париже в 1824 году, и у них были общие знакомые; но безопаснее думать, что Чаадаев шутил. Мысль, которую Чаадаев счел своей, у Токвиля звучала так:
40
Чаадаев П. Я. Сочинения / Сост. и примеч. В. Ю. Проскуриной. М.: Правда, 1989. С. 388.
Можно сказать, что человек становится самим собой уже с пеленок. Нечто аналогичное происходит и с нациями. ‹…› Обстоятельства, в которых рождаются нации и которые служат их становлению, оказывают воздействие на все их будущее развитие (43).
Под «отправной точкой» американской истории Токвиль имел в виду пилигримов:
Судьба Америки была предопределена первым ступившим на ее берег пуританином, как судьба человечества была предопределена первым человеком (215).
Какую точку в истории России имел в виду Чаадаев? [41] Когда он жаловался на Токвиля, то был очень недоволен собственным временем. Оно отказывается от достижений великих предшественников и вновь возвращается к «точке отправления».
У нас здесь Пушкин. Он очень занят своим Петром Великим. Его книга придется как раз кстати, когда будет разрушено все дело Петра Великого: она явится надгробным словом ему. Вы знаете, что он издает также журнал под названием Современник. Современник чего? XVI столетия, да и то нет? Странная у нас страсть приравнивать себя ко всему свету [42] .
41
Комментатор считает, что речь идет о варягах; см.: Там же. С. 622.
42
Там же.
По Чаадаеву, русские княжества выключили себя из мировой истории, когда приняли византийское православие. Потом Россия вернулась в историю волею Петра. Правительство Николая и «новая школа» – так Чаадаев называл славянофилов – возвращают Россию назад в XVI век. Чаадаев утешал себя и других тем, что возврат к допетровской России невозможен: ведь точка отправления народов определяет их судьбы, а «нашу исходную точку» поставил Петр.
Своим могучим дуновением он смел все наши учреждения; он вырыл пропасть между прошлым и настоящим и грудой бросил туда все наши предания. ‹…› Он ввел в наш язык западные речения ‹…› он почти отказался от своего собственного имени [43] .
43
Там же. С. 388, 141–142.
Итак, Петр разрушил учреждения и предания, переменил титулы и имена, изменил народ и язык. Чаадаев повторяет суждения Карамзина и меняет его оценки [44] . Карамзин видел императорскую Россию наследницей Московской Руси; Чаадаев считает Петра первым и единственным отцом-основателем России. По Карамзину, до Петра «мы заимствовали как бы нехотя, применяя все к нашему и новое соединяя со старым»; так оно и подобает, ибо «жизнь человеческая коротка, а для утверждения новых обычаев требуется долговременность». Но явился Петр: «пылкий монарх ‹…› захотел сделать Россию Голландией», для чего ему пришлось «прибегнуть ко всем ужасам самовластия»; одной из его «блестящих ошибок» было основание столицы «в местах, осужденных природою на бесплодие и недостаток». С ними по-прежнему сражаются российские Государи, но «человек не одолеет натуры!» – повторял Карамзин всегда справедливую, и всегда недостаточную, посылку консервативной мысли [45] . Согласно Чаадаеву, до Петра в России не было истории, так же как ее не было в Америке до Колумба. Его всерьез занимает аналогия между племенами доколумбовой Америки и допетровскими русскими [46] :
44
Вяземский видел в письме Чаадаева «отрицание той России, которую с подлинника списал Карамзин»; см.: Вяземский П. А. Проект письма к С. С. Уварову // Петр Чаадаев. Pro et Contra / Под ред. А. А. Ермичева, А. А. Златопольской. СПб.: Изд-во РХГА, 1998. С. 120.
45
Карамзин Н. О древней и новой России // История государства Российского. Ростов-н/Д.: Феникс, 1997. Кн. 4. С. 482–483.
46
Не знаю, именно ли это имеет в виду московский памятник Петру, переделанный из памятника Колумбу и сохранивший с ним всяческое сходство.
Взгляните на племена Северной Америки, которых искореняет с таким усердием материальная цивилизация Соединенных Штатов: среди них имеются люди, удивительные по глубине. А теперь я вас спрошу, где наши мудрецы, где наши мыслители? [47]
Русские сравниваются с американскими индейцами, которые поклонялись шаманам. Даже они «по глубине» превосходят то, каким русское общество было до Петра и каким, с точки зрения Чаадаева, оно становится снова. Итак, Петр открыл Россию так, как открыл Америку Колумб, и заселил Россию так, как заселяли Америку пуритане. В доносе 1836 года Вигель утверждал:
47
Чаадаев П. Я. Сочинения. С. 388, 141, 24.
[Чаадаев] отказывает нам во всем, ставит нас ниже дикарей Америки, говорит, что мы никогда не были христианами [48] .
Само сравнение русских с дикарями шло из Петровской эпохи. Черный прадед Пушкина был извлечен из сераля, чтобы дать русскому народу образец Просвещения:
Петр имел горесть видеть, что подданные его упорствовали к просвещению, желал показать сим пример над совершенно чуждою породою людей и писал к своему посланнику, чтоб он прислал ему Арапчонка с хорошими способностями. ‹…› Император был чрезвычайно доволен и принялся с большим вниманием за его воспитание, придерживаясь главной своей мысли [49] .
48
Цит. по: Петр Чаадаев: Pro et Contra. С. 78.
49
Пушкин А. С. Биография А. П. Ганнибала // Пушкин А. С. Дневники. Записки. СПб.: Наука, 1995. С. 67.