Толкование сновидений
Шрифт:
Последний случай я разъясню на следующем примере, который я подвергаю исчерпывающему анализу.
III. «3амок на берегу моря, впоследствии, однако, на берегу не моря, а узкого канала, ведущего в море. Г. П. – губернатор крепости. Я стою вместе с ним в большой трехсветной зале: перед окнами возвышаются форты. Я – морской офицер, прикомандированный к гарнизону. Мы опасаемся нападения неприятельских кораблей; крепость на осадном положении. Г. П. намеревается уйти, он дает мне указания, как действовать в случае нападения, его больная жена вместе с детьми тут же в крепости. Когда начнется бомбардировка, надо будет очистить большую залу. Он дышит тяжело и хочет уйти. Но я удерживаю его и спрашиваю, как в случае необходимости послать ему донесение. Он отвечает мне что-то, но вдруг падает мертвый. По всей вероятности, я чрезмерно утомил его вопросами.
Смерть его не производит, однако, на меня впечатления я думаю о том, останется ли вдова в замке, нужно ли мне донести о смерти губернатора главнокомандующему и вступлю ли я как следующий по старшинству в начальствование над крепостью. Я стою у окна и смотрю на проходящие корабли, по зеленой воде быстро мчатся купеческие суда, одни
Быстрое движение кораблей, темная синева воды, черный дым труб – все это вместе производит мрачное, довольно гнетущее впечатление.
Место действия в этом сновидении составлено из воспоминаний о нескольких путешествиях по Адриатическому морю (Мирамаре, Дуино, Венеция, Аквилейя). Непродолжительная, но в высшей степени приятная поездка в Аквилейю вместе с моим братом за несколько недель до сновидения была у меня свежа в памяти. Морская война Америки и Испании и связанные с нею заботы о судьбе моих родственников, живущих в Америке, играют тут тоже довольно видную роль. В двух местах этого сновидения имеются проявления аффекта. В одном месте ожидаемый аффект отсутствует, тут имеется категорическое указание на то, что смерть губернатора не производит на меня впечатление. В другом месте, думая, что я вижу неприятельское судно, я пугаюсь и действительно испытываю в сновидении все ощущения страха. Аффекты размещены в этом превосходно сконструированном сновидении так удачно, что избегнуто какое бы то ни было противоречие. У меня ведь нет никакого основания пугаться при смерти губернатора, и, с другой стороны, вполне естественно, что я в качестве коменданта крепости пугаюсь при виде неприятельского корабля. Анализ показывает, однако, что Г. П. лишь замещает мое собственное «я» (в сновидении я его преемник, заместитель). Я – губернатор, который внезапно умирает. Мысли, скрывающиеся за сновидением, интересуются будущим моих близких в случае моей преждевременной смерти. Другой неприятной мысли в материале сновидения не имеется. Страх, связанный в сновидении с видом неприятельского судна, должен быть перенесен оттуда и включен сюда. Анализ показывает, наоборот, что круг мыслей, из которых взят военный корабль, полон радостных и светлых воспоминаний. Год тому назад мы были в Венеции, стояли в один дивный летний день у окна нашей комнаты на Рива Чиавони и смотрели на лазурную лагуну, на которой как раз было больше движения, чем обыкновенно. Ожидались английские суда и готовилась торжественная встреча. Вдруг жена моя закричала радостно, как ребенок: английский корабль! В сновидении я пугаюсь при тех же словах; тут мы опять-таки видим, что речь в сновидении происходит от речи в действительности. Что и элемент «английский» не остался неиспользованным деятельностью сновидения, мы скоро увидим. Я превращаю здесь, следовательно, радость в страх; мне остается только упомянуть, что я благодаря этому превращению изображаю часть скрытого содержания сновидения. Пример нам показывает, однако, что сновидению предоставляется право выделить повод к аффекту из его общей связи с мыслями и включить в любое место содержания сновидения.
Я пользуюсь тут случаем, чтобы подвергнуть более детальному анализу «Fruhst?cksschiff», появление которого в сновидении столь абсурдно завершает превосходно и осмысленно сконструированную ситуацию. Напрягая свою память, я вспоминаю, что судно это было черное; со стороны его срезанного конца оно было похоже на одну вещь, обратившую на себя наше внимание в музеях этрусских городов. То была прямоугольная чаша из черной глины с двумя ручками; в ней стояли вещицы наподобие кофейных или чайных чашек; все вместе напоминало сервиз для завтрака (Fruhst?ck). На наши расспросы нам ответили, что это туалет этрусской женщины с принадлежностями для румян и пудры; мы шутя сказали, что было бы недурно привезти его жене в подарок. Объект сновидения означает, следовательно – черный туалет, траур и указывает на смерть. Другим своим концом объект сновидения напоминает ладью, на которую в древности клали тело умершего и пускали по волнам. Сюда относится и то, почему в сновидении суда возвращаются.
«Тихо, на спасенной ладье, в гавань вплывает старик».
Это возвращение после кораблекрушения (nach dem Schiff bruche), судно ведь сломано наполовину (abgeb-rochen). Откуда же название «Fruhst?cksschiff»? Здесь-то и используется слово «английский» (смотри выше). Завтрак – Fruhsc?ck – breakfast – Brechen и относится опять-таки к Schiffgbruch, a Fasten (пост) имеет связь с трауром.
Однако у этого судна лишь название образовано сновидением. Само оно существовало в действительности и напоминает мне приятнейшие часы моего последнего путешествия. Относясь подозрительно к кушанью в Акви-лейе, мы взяли с собой провизию из Герца, купили в Аквилейе бутылку чудесного истрийского вина, и, в то время как маленький почтовый пароход медленно плыл по каналу delle Mee, направляясь в Града, мы, единственные пассажиры, устроили себе на палубе превосходнейший завтрак, который пришелся нам по вкусу, как никогда. Это и было, значит, «Fruhst?cksschiff», и именно за этим воспоминанием о приятном удовольствии скрывает сновидение скорбные мысли о неизвестном, загадочном будущем.
Отделение аффектов от представлений, вызывающих их проявление, – наиболее яркое и рельефное изменение, претерпеваемое ими при образовании сновидения, но далеко не единственное и не наиболее существенное из всего того, чему подвергаются они на пути от мыслей, скрывающихся за сновидением, вплоть до явного содержания последнего. При сравнении аффектов в этих мыслях с таковыми же в сновидении бросается в глаза тотчас же следующее: там, где в сновидении имеется аффект, он имеется и в мыслях, но не наоборот. Сновидение в общем более бедно аффектами, нежели психический материал, из обработки которого оно образовалось; восстановив мысли, лежащие в основе сновидения, я вижу, что в них постоянно отражаются наиболее интенсивные душевные движения, зачастую борющиеся с другими, им диаметрально противоположными. Обращая же взор снова на сновидение, я вижу, что оно почти всегда бесцветно и лишено какой бы то ни было окраски интенсивного аффекта. Сновидение подымает на уровень безразличия не только содержание, но и эмоциональную окраску моего мышления. Я решаюсь утверждать даже, что сновидение совершает подавление аффектов. Возьмем хотя бы сновидение о ботанической монографии. Ему в сновидении соответствует пламенная и убежденная защита моего права поступать так, как я хочу, и устраивать свою жизнь так, как мне самому это кажется лучшим и правильным. Возникшее отсюда сновидение гласит в самом безразличном тоне: я написал монографию, она лежит передо мною, в ней много таблиц в красках и засушенных цветов. Тут словно покой кладбища; не слышно и следа шума битвы.
Может быть, правда, и иначе: и в самом сновидении могут быть интенсивные проявления аффектов; мы, однако, остановимся пока на том неоспоримом факте, что большинство сновидений представляются нам крайне индифферентными, между тем как мысли, скрывающиеся за ним, связаны постоянно с глубоким и повышенным чувством.
Дать здесь полное теоретическое объяснение подавления аффектов со стороны сновидения я затрудняюсь:
оно поставило бы на очередь подробное рассмотрение теории аффектов и самого процесса подавления. Я выставлю лишь два положения. Проявление аффекта я вынужден – по другим соображениям – считать центростремительным процессом, направленным в глубь нашего тела по аналогии с моторным и секреторным процессом иннервации. Подобно тому как в состоянии сна отсутствует, по-видимому, посылка моторных импульсов во внешний мир, так и центростремительное вызывание аффектов может затрудняться бессознательным мышлением во время сна. Проявления аффектов во время хода мыслей, полагаемых в основу сновидения, в значительной мере сами по себе ослабляются; отсюда ясно, что не могут быть сильными и те из них, которые включаются в сновидение. Согласно этому в «подавления аффектов» повинна как будто не деятельность сновидения, а просто-напросто состояние сна. Быть может, это и так, но во всяком случае, это далеко еще не все. Мы должны подумать и о том, что каждое более или менее сложное сновидение оказывается результатом взаимодействия различных психических сил. С одной стороны, мыслям, образующим желание, приходится выдерживать сопротивление цензуры, с другой же – мы видели уже неоднократно, что даже в бессознательном мышлении каждая мысль связана с другой, ей противоречащей; так как все эти мысли способны вызывать аффекты, то в общем мы едва ли впадем в ошибку, если сочтем подавление аффектов результатом тормозящего воздействия, которое оказывают друг на друга противоречивые элементы и которое испытывают подавленные стремления со стороны цензуры. Таким образом, подавление аффектов есть второй результат воздействия цензуры в сновидении; первым результатом его было искажение.
Я приведу один пример, в котором индифферентный тон содержания сновидения может быть объяснен противоречивостью мыслей, скрывающихся за последним. Нижеследующее короткое сновидение должно, конечно, вызвать у каждого читателя чувство отвращения.
IV. «Возвышение; на нем нечто вроде отхожего места; длинная скамья, на одном конце большое отверстие. Весь задний край покрыт испражнениями различной величины и свежести. Позади скамейки кустарник. Я мочусь на скамейку; длинная струя мочи смывает всю грязь. Засохшие экскременты отделяются и падают в отверстие. Но на конце остается все-таки что-то еще».
Почему не испытал я никакого отвращения при этом сновидении? (А вот постель пришлось поменять;)
Как показывает анализ, только потому, что образованию этого сновидения способствовали самые приятные мысли. При анализе мне тотчас же приходят в голову авгиевы конюшни, очищенные Геркулесом. Этот Геркулес – я. Возвышение и кустарник относятся к местности в Аусзее, где живут сейчас мои дети. Я раскрыл этиологию детских неврозов и тем самым предохранил своих детей от заболевания. Скамейка, исключая, конечно, отверстия, в точности напоминает собою мебель, подаренную мне одной благодарной пациенткой. Она свидетельствует о том, что пациенты ценят меня. Даже собрание человеческих экскрементов допускает самое невинное толкование. Как это ни странно, но это лишь воспоминание о прекрасной Италии; там в маленьких городках ватерклозеты, как известно, устроены чрезвычайно примитивно. Струя мочи, смывающая все вокруг, несомненное указание на манию величия. Точно таким же способом Гулливер тушит пожар у лилипутов, этим, правда, он навлекает на себя немилость миниатюрной королевы. Но и Гаргантюа, сверхчеловек мэтра Рабле, мстит аналогичным образом парижанам; он садится верхом на Нотр-Дам и направляет на город струю мочи. Книгу Рабле с иллюстрациями Гарнъе я перелистывал как раз вчера вечером перед сном. И удивительно: снова доказательство того, что я сверхчеловек. Площадка на Нотр-Дам была летом излюбленным местопребыванием в Париже; каждый день я прогуливался там между причудливыми и страшными химерами. То, что все экскременты исчезают так быстро, относится к изречению: «affauit etdissipati sunt», которое я поставил когда-то эпиграфом к своему очерку по терапии истерии.
А вот и активный повод сновидения. В жаркий летний вечер я читал лекцию о связи истерии с извращениями; все, что я говорил, меня почему-то не удовлетворяло и казалось несущественным и неважным. Я был утомлен, не испытывал никакого удовольствия от работы и стремился прочь от этого копания в человеческой грязи к своим детям и к красотам Италии. В таком состоянии духа я отправился из аудитории в кафе, что бы посидеть немного на воздухе и чуть-чуть закусить; аппетита у меня, впрочем, не было. Но со мной пошел один из моих слушателей; он попросил разрешения посидеть со мной, пока я выпью кофе, и начал читать мне панегирик: сколькому он от меня научился, он смотрит теперь на все другими глазами, я очистил авгиевы конюшни заблуждений и предрассудков в учении о неврозах словом, я – великий человек. Мое настроение плохо подходило к этому панегирику, я не мог подавить отвращения, ушел поскорее домой, стараясь избавиться от него, перелистал перед сном книгу Рабле и прочел еще рассказ К. Мейера «Страдания одного мальчика».