Толстушка и красавчик
Шрифт:
Эти слова и этот жест обезоруживают. Как у нее так получается? Я вроде ничего не сделал, но чувствую за собой какую-то вину. Почему-то сразу хочется как-то ее загладить. Я отвернул голову в противоположную от нее сторону и ответил:
— У моей мамы сегодня день рождения. Ей бы было сорок лет.
Она молчит. Мы просто минуту сидим в тишине. И эта совместная тишина — лучшее лекарство для меня и поддержка. Я именно в ней нуждался.
— Женя, а какая она была?
Я стал рассматривать гуляющих мимо нас людей. Задумался.
— Самая лучшая. Она просто была моей мамой и этим все сказано.
Свернул
— Знаешь, а я сегодня повздорила с мамой.
Я перевел на нее свой взгляд.
— Был повод?
Она медленно сворачивает обертку, размышляет видимо внутри себя.
— Утром мне казалось, что она лезет в мою личную жизнь, а вот сейчас я задумалась, — делает небольшую паузу. — Ведь это, правда, счастье, когда есть кому вмешиваться в твою личную жизнь, — у нее одиноко покатилась слеза.
Я обнял ее одной рукой и прижал к себе. Ее голова оказалась у меня на груди. При всем своем внешнем виде сильной девушки, она просто хрупкая и маленькая девочка. Соколова застыла, притихла, иногда вытирая редкие слезинки и постепенно начала успокаиваться. А я сидел и наслаждался ее ароматом, как мне кажется, вкусной выпечки. Нотками ванили и едва уловимого шоколада. Мама в детстве часто пекла «Мраморный кекс». Его аромат имел что-то близкое с ее ароматом.
Я нагнулся и заглянул ей в лицо.
— Уже лучше?
Она выпрямилась, и я убрал руку.
— Да, спасибо. Извини.
— Да ладно. Бывает со всеми. Знаешь, о чем я жалею? — она отрицательно покачала головой. — О том, что в шестнадцать лет мне никто не предложил хоть на минуту задуматься об этом. Быть может, я успел бы попрощаться с ней.
— А от чего умерла твоя мама? — она очень осторожно спрашивает, деликатно.
— Рак. И он скосил ее за два года. Но я об этом ничего не знал, — смотрю вдаль, тяжело в такой момент смотреть на людей.
— А твой папа, он знал? Почему он не сказал тебе?
Я тяжело вздохнул.
— Отец всё знал, но мама попросила его мне ничего не говорить. И он молчал, хотя мог, как минимум, мне намекнуть.
— Возможно, он пообещал твоей маме и поэтому молчал.
— Даже если и так, это не снимает с него ответственности. Это моя мать, и я должен был знать, что ее время на исходе, — я начинаю заводиться, поэтому делаю глубокий вдох. — Понимаешь, я упустил время, самое драгоценное время в моей жизни. Его не вернуть. Я потерял самого дорогого мне человека, — самому не верится, что говорю с кем-то об этом.
— Это тяжело, я понимаю. Но у тебя есть папа, ты не один!
— У меня нет отца. — Как-то слишком резко ответил я, но мне тяжело контролировать эмоции, которые хлещут через край. — Я вычеркнул его из своей жизни. Это просто сосед по временному пристанищу. И как только я встану на ноги, то свалю от него и его Танечки.
— Танечка? Кто это?
Я снова взглянул на нее. В ее глазах действительно виден интерес.
— Это моя «дорогая» мачеха, которая пришла к нам в дом через полгода после смерти мамы.
— И ты до сих пор не можешь принять ее?
Мне не понравился этот вопрос. Принять ее? Может еще и мамой назвать?
— А должен? — я резко ответил и посмотрел со злостью на нее, но понял, что Маша-то
— Но ее уже не вернуть, а жизнь продолжается.
Маша робко заглядывает ко мне, но не в глаза, а прямо в душу. Переворачивает там все. У меня срабатывает защитная реакция. Я отворачиваюсь и замыкаюсь. Так уже было однажды с отцом. Я мысленно вернулся в тот день. После поминок мы сидели, рассматривали мамины фотографии. Вспоминали вместе с отцом счастливые моменты, плакали, смеялись. Обнимались и поддерживали друг друга. И вот, когда уже был закрыт фотоальбом и выпита почти на двоих бутылка водки, он мне признался, что не сможет жить один. И не хочет. Ему нужно кого-то любить, кого-то боготворить. А как же мама? Разве нельзя ее любить и вспоминать? А как же я? Меня любить не достаточно? Тогда он мне ответил, что я еще совсем малявка, и ничего не понимаю в этой жизни. Потом я стал замечать его бесконечные разговоры по телефону, смех. Я не понимал, как можно так быстро забыть мою маму? Как может так быстро пройти любовь? Уверен, если бы с отцом такое приключилось, то мама всю любовь и заботу отдала бы только мне. Вряд ли она бы через полгода привела в дом чужого мужика. Я беседовал с отцом, говорил, что не хочу никого видеть в нашем доме. Но ему наплевать на меня, на маму. Он думает только о себе. Через полгода он привел свою Танечку. Я обалдел, когда в первый раз увидел ее в мамином халате. При этом она обратилась ко мне со словами: «Женечка, рада познакомиться».
Женечка? Это был последний день для Женечки. Женечка исчез, испарился, остался только Джон. До этого времени была какая-то надежда, что отец одумается. Выждет хотя бы год. Но эта Танечка так глубоко забралась ему под кожу, что даже клещами не вырвать ее оттуда. Ненавижу их обоих. Из-за них моя жизнь изменилась. Теперь я каждый день встаю и засыпаю с надеждой и желанием быстрее свалить отсюда куда глаза глядят. Подальше, чтобы больше не видеть их счастливые лица.
— Ты права, жизнь продолжается. Но не для мамы, и я, ощущение, что не живу, а выживаю.
— Женя, а ты не хочешь просто простить и отпустить эту ситуацию?
Она робко положила руку мне на колено. Простой жест, но он мне так нужен. Как ей нужны были мои объятия. Продолжила:
— А ты не задумывался, что он, возможно, тоже полюбил эту Татьяну?
— А так бывает, что сегодня люблю одну, а завтра другую?
Поворачиваюсь и смотрю на неё. Наблюдаю за ее реакцией. Она убирает свою руку. Задумывается.
— Не знаю, — пожимает плечами, — у меня мало опыта. Не могу тебе ответить на этот вопрос, — отвечает так искренне, что это подкупает.
— Ну да, у тебя все чаще «friend-зона» с поцелуями и обнимашками, — я улыбнулся. — А может сюда и что-то другое еще входит? Так сказать «All inclusive»?
Она едва краснеет. Отводит свой взгляд.
— Быть может, — смело и храбро отвечает мне. Поворачивается и, глядя в глаза, спрашивает, — ты хочешь проверить?
Я улыбаюсь и даже смущаюсь. От Соколовой никак этого ожидать не мог.
— Неужели, Соколова, ты мне сейчас на интим намекаешь? — я не свожу с нее взгляд.
— Намекаю? — она сделала удивленное лицо, — по-моему, я говорю прямо.