Том 06: "Луна Израиля", "Клеопатра", "Жемчужина Востока"
Шрифт:
Закончив рассказывать о своих планах, царица призвала Антония испить с ней вина за успех нового предприятия, но сначала он должен был окунуть в чашу розовый венок, чтобы вино стало слаще. Он так и сделал. После этого она подняла свой кубок, а Антоний поднял свой, и как только он собрался сделать глоток, Клеопатра схватила его за руку и воскликнула: «Подожди!» Он в удивлении замер.
Среди слуг Клеопатры был некто Евдосий, управитель. Этот Евдосий, видя, что конец Клеопатры близок, замыслил, прихватив из дворца столько сокровищ, сколько мог унести, бежать той ночью к Октавиану, как до него сделали уже многие и поважнее его. Однако его замысел стал известен Клеопатре, и она решила покарать предателя.
– Евдосий! – крикнула она стоявшему рядом управителю. – Подойди ко мне, мой верный слуга. Посмотри на этого человека, благороднейший Антоний. Он не бросил нас в трудное время и всегда был для нас опорой. Теперь же он будет вознагражден по заслугам, ему воздастся в соответствии с тем, как он был предан нам. И я награжу его твоей рукой. Антоний, отдай ему свой золотой кубок, и пусть он выпьет вино за наш успех. Кубок будет ему наградой.
Продолжая удивляться, Антоний передал кубок управляющему, который, дрожа всем телом, ибо совесть его была нечиста, принял кубок, но пить не стал.
– Пей же, раб! Пей! – вскричала Клеопатра, привстав с места и устремив испепеляющий взгляд на побелевшего как мел слугу. – Клянусь Сераписом, если ты презираешь благородного Антония, я прикажу отхлестать тебя кнутом и превратить в кусок кровавого мяса, а вино это вылью тебе на открытые раны, чтобы быстрее заживали! Это так же верно, как то, что я еще займу свое место в римском Капитолии и войду туда победительницей! Ну вот, наконец-то… Выпил все-таки. Что с тобой, преданный Евдосий? Тебе дурно? Наверное, это вино похоже на ту воду иудеев, которая убивает предателей и придает силы честным. Эй, кто-нибудь, сходите обыщите его комнату. Я думаю, что он – предатель!
Управитель тем временем стоял, сжимая голову руками. Но вот он задрожал, страшно закричал и упал на колени, хватаясь за грудь, словно хотел вырвать огонь, жгущий сердце. Лицо его исказилось в судороге и сделалось пунцовым, на губах выступила пена. Он пошатнулся в сторону ложа, с которого Клеопатра наблюдала за ним с холодной жестокой улыбкой.
– Изменник! Ты получил по заслугам! Ты выпил свою чашу! – сказала она. – Скажи, сладка ли на вкус смерть?
– Подлая распутница! – завопил умирающий человек. – Ты отравила меня! Так умри же и ты! – Он с пронзительным криком бросился на нее. Но она поняла его намерения и быстрым, уверенным, как прыжок тигра, движением отпрянула в сторону, так что он успел схватить лишь ее царскую мантию и сорвал ее с изумрудной застежки. После этого он упал на пол, стал извиваться, запутавшись в этой пурпурной мантии, пока наконец не замер. Из складок ткани выглядывало страшное, искаженное мукой лицо и застывшие мертвые глаза.
Царица рассмеялась.
– Ах, раб умер в великолепных мучениях и даже хотел меня с собой забрать. Смотрите, он из моей мантии сделал для себя саван. Унесите его прочь и похороните в этом одеянии.
– Что это означает, Клеопатра? – спросил Антоний, когда стражники утащили труп. – Этот человек выпил из моего кубка. Для чего была нужна эта жестокая шутка?
– Я преследовала сразу две цели, мой благородный Антоний. Этой ночью он собирался бежать к Октавиану и унести наши сокровища. Вот я и дала ему крылья, ибо живым приходится идти, а мертвые летают. И еще: ты боялся, что я отравлю тебя, мой повелитель. Не возражай, я знаю это. Теперь ты видишь, Антоний, как просто мне было бы убить тебя, если бы у меня было это желание? Венок из роз, который ты опустил в вино, смочен смертельным ядом. И если бы я хотела покончить с тобой, я бы не остановила твою руку. О Антоний, умоляю тебя, доверься мне наконец! Даже один-единственный волосок с твоей ненаглядной головы для меня дороже жизни! А вот и слуги вернулись. Говорите, что вы нашли?
– О великая царица Египта, в комнате Евдосия, которую мы осмотрели, все готово для побега. Вещи его сложены, а в сумке – много разных ценностей.
– Вы слышите? – произнесла она, мрачно улыбаясь. – Подумайте, мои верные слуги, стоит ли предавать Клеопатру. Это не останется безнаказанным ни для кого. Пусть судьба этого римлянина станет вам предупреждением!
После этих слов пиршественный зал погрузился в испуганное молчание. Молчал и Антоний.
Глава VI
О делах ученого Олимпия в Мемфисе, об отравлении рабов, о речи, с которой Антоний обратился к своим военачальникам, и о том, как Исида покинула страну Кемет
Мне, Гармахису, нужно спешить, я буду записывать то, что мне позволено, как можно короче и многое оставлю нерассказанным, ибо боюсь не успеть закончить свое повествование. Меня предупредили о том, что конец мой близок, дни мои сочтены и скоро-скоро я предстану перед великим Судом.
После того как Антоний покинул Тимониум, наступило тягостное затишье, какое бывает в пустыне перед началом песчаной бури. Антоний и Клеопатра снова окружили себя роскошью, тратили на это безумные деньги, каждую ночь устраивая во дворце невиданные пиры. Они отправили своих послов к Октавиану, но тот их не принял. Когда надежда на заключение мира исчезла, они стали думать над тем, как защитить Александрию. Были собраны отряды солдат, построены боевые корабли, и к приходу Октавиана была готова великая сила, готовая дать отпор.
Я же с Хармионой начал последние приготовления к свершению мести. Я проник во все дворцовые тайны, и все мои действия несли зло. Я убедил Клеопатру, что она должна развлекать Антония, чтобы им снова не овладела печаль, и она стала высасывать из него силу и энергию, опаивая вином и нежа в роскоши. Я давал ему мои снадобья, и они опьяняли его, наполняя его душу мечтами о счастье и о власти, и приводили в еще большую тоску после пробуждения, которое приносило ему тяжкие страдания. Очень скоро без моих лекарств он уже не мог заснуть, и я, все время находясь рядом с ним, подчинил себе его ослабевшую волю настолько, что без моего одобрения он не способен был и шагу ступить. Клеопатра тоже сделалась очень суеверна, постоянно обращалась ко мне за помощью и стала во многом полагаться на мои советы. Но все мои пророчества были лживыми.
Кроме того, я плел и другие интриги везде, где только мог. Слава моя во всем Египте была большой, ибо за долгие годы затворничества, проведенные в Тапе, она распространилась на всю страну. Ко мне приходили многие знатные люди, как в надежде поправить здоровье, так и потому, что я пользовался особым расположением и милостями Антония и царицы, ибо в те дни тревоги и сомнений все хотели знать, как обстоят дела в стране и что их ждет. Все они слышали от меня уклончивые ответы, вселяя недоверие к царице, многих я и вовсе отвратил от нее. Однако никто не мог уличить меня в подстрекательстве. Клеопатра послала меня в Мемфис, чтобы я убедил жрецов и правителей набрать в Верхнем Египте людей для пополнения войск, защищающих Александрию. В Мемфисе я беседовал с верховными жрецами, и мои слова были так глубокомысленны и так полны иносказаний, что они признали меня мудрецом, посвященным в сокровенные таинства древних знаний. Но как я, целитель и ученый врач Олимпий, постиг эту науку, никто не знал. Позже они тайно посетили меня, и я, сделав священный жест, известный только братству заговорщиков, просил их не спрашивать у меня, кто я, но выполнять мои приказания и не посылать помощи Клеопатре. Я сказал им, что нужно договориться о мире с Октавианом, ибо только при его поддержке в Кемете могут сохраниться храмы и служение богам. Итак, получив знамение от священного Аписа, жрецы пообещали публично, на словах помочь Клеопатре, но сами втайне от нее отправили послов к Октавиану.
Вот как случилось, что Египет не встал на защиту и не помог ненавистной царице-македонянке. Я из Мемфиса снова вернулся в Александрию и там успокоил Клеопатру, сообщив, что все прошло благополучно, что Верхний Египет обещал поддержать ее, а сам продолжил воплощать свои тайные умыслы. Надо сказать, что александрийцев было довольно просто вовлечь в мои козни, ибо, как говорят здесь на рыночной площади: «Осел смотрит на свою поклажу, а хозяина не замечает». Клеопатра так долго и жестоко притесняла их, что римлян они стали считать чуть ли не освободителями.