Том 1. Двенадцать стульев
Шрифт:
– Пожалуй, можно будет, – милостиво сказал Чарушников, – как вы смотрите на это, господа? Ладно. В общем, я думаю, удастся.
– Что ж, – заметил Дядьев, – кажется, в общих чертах… все? Все как будто?
– А я? – раздался вдруг тонкий, волнующийся голос.
Все обернулись. В углу, возле попугая, стоял вконец расстроенный Полесов. У Виктора Михайловича на черных веках закипали слезы. Всем стало очень совестно. Гости вспомнили вдруг, что пьют водку Полесова и что он вообще один из главных организаторов
Елена Станиславовна схватилась за виски и испуганно вскрикнула.
– Виктор Михайлович! – застонали все. – Голубчик! Милый! Ну, как вам не стыдно? Ну, чего вы стали в углу? Идите сюда сейчас же!
Полесов приблизился. Он страдал. Он не ждал от товарищей по мечу и оралу такой черствости. Елена Станиславовна не вытерпела.
– Господа, – сказала она, – это ужасно! Как вы могли забыть дорогого всем нам Виктора Михайловича?
Она поднялась и поцеловала слесаря-аристократа в закопченный лоб.
– Неужели же, господа, Виктор Михайлович не сможет быть достойным попечителем учебного округа или полицмейстером?
– А, Виктор Михайлович? – спросил губернатор. – Хотите быть попечителем?
– Ну, конечно же, он будет прекрасным, гуманным попечителем! – поддержал городской голова, глотая грибок и морщась.
– А Распо-опов? – обидчиво протянул Виктор Михайлович. – Вы же уже назначили Распопова?
– Да, в самом деле, куда девать Распопова?
– В брандмейстеры, что ли?..
– В брандмейстеры! – заволновался вдруг Виктор Михайлович.
Перед ним мгновенно возникли пожарные колесницы, блеск огней, звуки труб и барабанная дробь. Засверкали топоры, закачались факелы, земля разверзлась, и вороные драконы понесли его на пожар городского театра.
– Брандмейстером? Я хочу быть брандмейстером!
– Ну, вот и отлично! Поздравляю вас. Отныне вы брандмейстер.
– За процветание пожарной дружины! – иронически сказал председатель биржевого комитета. На Кислярского набросились все:
– Вы всегда были левым! Знаем вас!
– Господа, какой же я левый?
– Знаем, знаем!..
– Левый!
– Все евреи левые!
– Но, ей-богу, господа, этих шуток я не понимаю.
– Левый, левый, не скрывайте!
– Ночью спит и видит во сне Милюкова!
– Кадет! Кадет!
– Кадеты Финляндию продали, – замычал вдруг Чарушников, – у японцев деньги брали? Армяшек разводили.
Кислярский не вынес потока неосновательных обвинений. Бледный, поблескивая глазками, председатель биржевого комитета ухватился за спинку стула и звенящим голосом сказал:
– Я всегда был октябристом и останусь им. Стали разбираться в том, кто какой партии сочувствует.
– Прежде всего, господа, демократия, – сказал Чарушников, – наше городское самоуправление должно быть демократичным. Но без кадетишек. Они нам довольно нагадили в семнадцатом
– Надеюсь, – ядовито заинтересовался губернатор, – среди нас нет так называемых социал-демократов?
Левее октябристов, которых на заседании представлял Кислярский, не было никого. Чарушников объявил себя «центром». На крайнем правом фланге стоял брандмейстер. Он был настолько правым, что даже не знал, к какой партии принадлежит. Заговорили о войне.
– Не сегодня-завтра, – сказал Дядьев.
– Будет война, будет.
– Советую запастись кое-чем, пока не поздно.
– Вы думаете? – встревожился Кислярский.
– А вы как полагаете? Вы думаете, что во время войны можно будет что-нибудь достать? Сейчас же мука с рынка долой! Серебряные монетки – как сквозь землю, бумажечки пойдут всякие, почтовые марки, имеющие хождение наравне, и всякая такая штука.
– Война – дело решенное.
– Вы как знаете, – сказал Дядьев, – а я все свободные средства бросаю на закупку предметов первой необходимости.
– А ваши дела с мануфактурой?
– Мануфактура сама собой, а мука и сахар своим порядком. Так что советую и вам. Советую настоятельно.
Полесов усмехнулся.
– Как же большевики будут воевать? Чем? Чем они будут воевать? Старыми винтовками? А воздушный флот? Мне один видный коммунист говорил, что у них – ну, как вы думаете, сколько аэропланов?
– Штук двести!
– Двести? Не двести, а тридцать два! А у Франции восемьдесят тысяч боевых самолетов.
Разошлись за полночь.
– Да-а… Довели большевики до ручки.
Губернатор повел провожать городского голову.
Оба шли преувеличенно ровно.
– Губернатор! – говорил Чарушников. – Какой же ты губернатор, когда ты не генерал?
– Я штатским генералом буду, а тебе завидно?
Когда захочу, посажу тебя в тюремный замок. Насидишься у меня.
– Меня нельзя посадить. Я баллотированный, облеченный доверием.
– За баллотированного двух небаллотированных дают.
– Па-апрашу со мной не острить! – закричал вдруг Чарушников на всю улицу.
– Что же ты, дурак, кричишь? – спросил губернатор. – Хочешь в милиции ночевать?
– Мне нельзя в милиции ночевать, – ответил городской голова, – я советский служащий…
Сияла звезда. Ночь была волшебна. На Второй Советской продолжался спор губернатора с городским головой.
Глава XX
От Севильи до Гренады
Позвольте, а где же отец Федор? Где стриженый священник церкви Фрола и Лавра? Он, кажется, собирался пойти на Виноградную улицу, в дом № 34, к гражданину Брунсу? Где же этот кладоискатель в образе ангела и заклятый враг Ипполита Матвеевича Воробьянинова, дежурящего ныне в темном коридоре у несгораемого шкафа?