Том 1. Российский Жилблаз
Шрифт:
Он ушел. Я лег в постелю и только около утра мог пролить немного слез, и грусть моя несколько рассеялась. Но я был в сильном жару. Марья сказывала, что всю ночь бредил. «Что делать, Марья? может быть, и умру», — отвечал я и опять погружался в забытие. Так провел я два дни и три ночи.
Поутру на третий день после побега жены моей взошло прекрасное солнце на голубом небе. Я встал с постели, взглянул на спящего тихим сном своего Никандра, и слезы полились по щекам моим. «Невинный младенец, — сказал я, — ты не знаешь
Сладкое утешение разлилось в душе моей. Мысли мои прояснились. Казалось, что в сию минуту получил я новую кровь, новое сердце, все бытие новое. «Как! — сказал я, — или для того предаюсь постыдному унынию, недостойному мужчины, утомительной праздности, меня расслабляющей, что жена моя была распутная женщина? разве это со мною одним случилось? О! забуду неблагодарную и стану жить для сына!» Того же утра отправился я с Фомою в поле к немалому удовольствию всего моего семейства. Марья от радости не знала, что и делать.
— Так, — твердила она, — я была уверена, что бог вас помилует, и вы опять будете веселы по-прежнему. Пусть княгиня Фекла Сидоровна рыскает по свету. Она нигде не будет покойнее, как в сем доме. Раскается, но поздно. Бог рассудит ее и того бездельника.
— Оставь их, Марья, — сказал я важно, — и не говори больше ни слова.
Нельзя сказать, чтобы я покойно ехал по своей деревне. Мне казалось, что все нарочно на меня пялили глаза, что было и справедливо. Я то краснел, то бледнел и только понуждал Фому погонять лошадь. Назад ехал уже покойнее, на другой день и того более, а по прошествии недель шести я хотя и не забыл Феклуши, однако и вспоминал об ней без того болезненного чувства, которое мучило меня в первые дни. Я начинал верить, что со временем совершенно утешусь. Посещал людей, сам иногда принимал их и говорил: «Так! время — прекрасный лекарь в душевных болезнях».
Увы! горькое бедствие ожидало меня. В один день, на солнечном закате, радостно входил я в деревню подло телеги с последними снопами. «Слава богу, — сказал я, — с полем разделался. Теперь работы пойдут домашние; это гораздо легче». Я с улыбкою приводил в порядок большой пучок васильков, которые нарвал в подарок сыну.
Вошед в комнату, я никого не вижу. «Быть может, они в огороде», — подумал я и пошел туда; но там была одна Маврушка, которая вытаскивала морковь и репу. «Где же прочие?» — спросил я. «Не знаю, я с обеда самого здесь», — был ответ. Опять вхожу в комнату и совершенно равнодушно, без всякого злого предчувствия, сидя на скамье, смотрю с веселым видом, как Фома с телеги переносит снопы на гумно.
Наконец Марья входит, и одна.
— Как! — спросила она, — вы уже и дома? А где же почтенные гости? — И с сими словами поставила на стол две бутылки виноградного вина.
— Ты сошла с ума, Марья, — вскричал я нетерпеливо, — о каких гостях говоришь ты? я никого не видал, пришед домой. Где сын мой?
Марья онемела;
— Где сын мой! — вскричал я со гневом, — куда ты девала его?
Марья побледнела и сказала с трепетом:
— Он оставался здесь с гостями, как пошла я к жиду.
Я окаменел! Тут-то уже горькое предчувствие наполнило душу мою. Подобно неподвижному истукану сидел я на скамье, устремив страшный взор на Марью. «Говори все, как было», — сказал я, скрежеща зубами, и Марья открыла, что незадолго пред тем в деревне появилась богатая коляска и прямо ехала к моему дому. Любопытство вывело Марью за вороты. Из коляски выходят два господина и спрашивают ее: «Не это ли дом князя Гаврилы Симоновича Чистякова?» — «Это!» — «Дома ли он?» — «Нет, он в поле». — «Конечно, он не осердится, когда мы несколько минут отдохнем у него!» — «О нет! он такой добрый».
Они вошли и сели. «Не сын ли это его?» — «Сын!» — «Как зовут?» — «Никандром». — «Который ему год?» — «Около двух с половиною». — «Кто крестил его?» — «Отец Онисифор, поп нашей деревни!» Гости, казалось, были довольны ее ответами. «Поди сюда, малютка», — сказал старший из них и подал ему пряник и побрякушку. Дитя отменно было весело и наконец осмелилось сесть старику на колени! «Есть ли у тебя, старушка, в доме хорошее вино?» — спросил старик. — «Нет, — отвечала я, — князь Гаврило Симонович им не запасается, а берет на случай гостей у жида Яньки, который содержит шинок». — «А далеко ли этот шинок?» — «Довольно! на другой стороне деревни». — «Что делать? — сказал гость. — Тебе надобно потрудиться, старушка, и сходить, а мы за труд наградим». — «Охотно б рада, но дитя на кого покинуть?» — «Мы постережем».
Словом: гости дали Марье денег, она пошла, а, пришедши назад, нашла одного меня, а коляска с учтивыми гостьми пропала, а с ними вместе не стало и сына моего Никандра.
— Ясно все! Они украли его, — закричал я таким голосом, что Марья задрожала.
— Бог милостив, — сказала она, — может быть, гости уехали, а дитя где-нибудь бродит по деревне. Вить это бывало нередко и прежде. Сохрани, мати божия! неужели-таки гости эти людоеды?
Я бросился на улицу. Бегал, крича везде: «Никандр! сын мой! где ты?» Был во всяком доме, спрашивал у всякого проходящего, у старого и малого. «Не знаю», — был всеобщий ответ.
Наступили сумерки. Нося в душе целый ад, в крайнем изнеможении брел я домой с воплем и стенанием. Конечно, это слабость; но всякий отец, представь себя на моем месте, и он застенает, а если нет, я в глаза скажу ему: «Это не твое дитя, оно есть плод распутства жены твоей. Можно обмануть легковерного мужа, но природу никогда».
В таком состоянии вхожу в дом, и новое несчастие поражает меня новым ужасом. Марья лежала без чувств на полу; Фома и Мавруша плакали, силясь поднять ее. «Что еще за новость?» — сказал я, отступив назад.
Фома отвечал: «Как ушли вы искать молодого князя, Марья плакала, стенала и ломала себе руки. «О! я несчастная, — говорила она. — Может быть, я причиною сей потери! но бог милосерд, он, конечно, сжалится надо мною». Она все еще надеялась и читала молитвы. Но когда услышала ваш стон и голос, она ахнула, упала на пол и умерла». Удар сей отвратил первый, и я не сошел с ума, хотя весьма был к тому близок. Приложив руку к сердцу Марьи, я увидел, что биение его остановилось. «Так! она умерла, надобно поднять ее», — сказал я тихо.