Том 10. Адам – первый человек. Первая книга рассказов. Рассказы. Статьи
Шрифт:
В те времена никто из бывших кем-то в «старые времена» не козырял своими знаниями чего бы то ни было, а тем более иностранных языков. Эти знания были опасны для жизни в самом прямом физическом смысле понятия опасности. Люди жили каждый в своей скорлупе, прямо по поговорке: «береженого Бог бережет».
– Вкусный ты завариваешь чай, Мотя, – похвалила тетя Нюся, – у нас в станице мама похожий заваривала, только еще с листьями смородины.
– Смородины туточки нема, – улыбнулась молодая тетя Мотя, радуясь похвале уважаемой ею тети Нюси. Улыбнулась от души, но при этом ее светло-карие глаза так и остались печальными.
Солнце
Вкусный был чай из самовара, ничего не скажешь. А какие смешные лица отражались в зеркально сияющей меди его округлой поверхности! Глядя на эти вытянутые, кособокие лица, мы все смеялись с удовольствием, даже Бабук.
Первое чаепитие из нашего самовара удалось на славу.
Много лет работая в археологических экспедициях и у нас в СССР, и в других странах мира, я невольно задумывался над тем, какую роль играли предметы домашнего обихода в жизни людей, и что это были за люди, и как они ладили между собой?
Откопав какой-нибудь бронзовый гребень со сломанным зубчиком, я живо воображал юную девушку с этим гребнем в руке и всю ее дальнейшую жизнь среди соплеменников. Моя профессия располагает к воображению и к пониманию сиюминутности бытия, когда каждый отдельный день может длиться мучительно долго, а вся жизнь пролетает в мгновение ока. Как говорила по этому поводу моя дорогая тетя Нюся: «Утром встаешь – понедельник, а спать ложишься – суббота». Или еще она говорила: «Заснула девочкой, проснулась бабушкой – и куда оно все утекает, в какие тартарары?!»
Говоря о предметах домашнего обихода: посуде, утвари, гребнях, безделушках и т. д., и т. п., я, конечно, держу в уме и наш славный самовар, его роль в жизни нашей семьи. Вкусный чай мы пили из него и летом, и осенью, а вот настоящей радостью он стал для нас зимою. Долгими зимними вечерами горячий чай на столе был для каждого из нас верным источником общего тепла и наслаждения. Да еще и веселья от того, как причудливо отражались наши лица в изогнутом медном зеркале самоварной глади.
Зимой самовар разжигала в коридорчике тетя Мотя. По ходу дела она надевала на него трубу коленом, в виде заглавной буквы «Г», и, занеся самовар из коридорчика в дом, засовывала верхнюю часть колена в дымоход нашей печки, которая топилась кизяком. Кизяк хоть и легкий и прогорает быстро, но зато горит очень хорошо, сильно, так, что зимой чугунная плита нашей печки была почти всегда малиновая и по ней бегали золотые мушки искорок. Как они ни старались, но пока тетя Мотя и тетя Нюся прилаживали самоварную трубу к дымоходу, в дом все-таки попадал дымок горящей виноградной лозы. Но этот дымок все находили очень вкусным, и никто не жаловался.
Зимой смеркалось
По воскресеньям тетя Нюся делала бураки, как принято называть их у нас на Юге, или сахарную свеклу, как называют их в Центральной России. Сначала она бураки варила, потом освобождала от кожицы, потом резала соломкой, посыпала растертой в порошок мятой, а затем сушила в духовке, и получались такие хрустики, мятные конфеты. Мне они очень нравились. Обычно мы за вечерним чаем уплетали полную глубокую тарелку этих самодельных конфет.
Тетя Нюся, тетя Клава и тетя Мотя были между собой на «ты», а Бабук все они называли Мария Федоровна и на «Вы». Она тоже называла их по имени-отчеству и на «Вы». Таким образом, я узнал и запомнил, что тетя Нюся – Анна Михайловна, тетя Клава – Клавдия Ивановна, тетя Мотя – Матрена Максимовна. Деда Адама Бабук звала на польский манер Адась, а он ее на русский – Маня.
Время от времени тетя Мотя выходила в коридорчик и приносила заранее припасенный там кизяк. Я любил смотреть и в топку нашей печи, когда в нее подкладывали, и на раскаленную чугунную плиту. Хотя на столе у нас и горела пятилинейная керосиновая лампа, печка тоже давала не только тепло, но и свет. Между прочим, свет давал и наш начищенный пузатый самовар из красной меди. Наверное, тогда, глядя вечерами на самовар, я понял, что такое отраженный свет, и почувствовал, что он может быть даже красивее первоисточника – желтого света керосиновой лампы. Да, может быть богаче, ярче, красивее, но убери первоисточник, и отраженного света как не бывало. Что-то похожее на искусство и жизнь: убери жизнь, и нечего будет отражать, кроме пустоты.
После чая, который мы пили все вместе, наша компания распадалась на части. Бабушки оставались за столом играть в карты. Я разувался и залезал на кровать играть поверх одеяла в солдатиков, вырезанных из газеты. Дед Адам начинал ходить из угла в угол: туда-сюда, туда-сюда.
Бабушки играли в подкидного дурака. Не каждая за себя, а двое на двое: Бабук с Мотей, а Нюся с Клавой. Наверное, таким образом примерно уравновешивался общий возраст противоборствующих команд.
Мой дед Адам в молодости был профессиональным картежником, известным во всем Ростове, и никогда не садился с бабушками за карты, видимо, считал это ниже своего игроцкого достоинства.
Как я сейчас понимаю, мой дед Адам не был игроголиком – человеком, для которого игра – это все, можно сказать, вся вселенная во всех ее измерениях. Такие люди иногда играют очень хорошо, но так самозабвенно, что не способны противостоять матерым профессионалам, которые и в момент игры могут взглянуть и на нее, и на себя как бы со стороны, а значит, трезво оценить те или иные шансы, возможности.
Игра в карты требует не только ловкости ума и рук, но и недюженных актерских способностей, а главное, твердого характера, который позволяет принимать решения в долю секунды, не колеблясь, не дрогнув ни единым мускулом на лице.