Том 12 Большой Джон
Шрифт:
Феофан Прокопович, синод, проповеди и советы нового помощника великого преобразователя, новый церковный регламент — все это сыпалось без передышки из уст разом воспрянувшей духом девочки.
Лида говорила, а добрые глаза архиерея с ласковым вниманием смотрели на нее.
Наконец она закончила.
— Похвально, деточка, очень похвально! — произнес преосвященный.
Не чуя от радости ног под собою, Воронская очутилась перед ним со склоненной головой. Тонкие пальцы коснулись ее кудрявой головки. Губы Лиды приникли к бледной сухой руке с каким-то радостным благоговением.
— Господь с тобою, дитя!.. — услышала она ласковый голос, и сердце ее мигом наполнилось
Ликующая, счастливая вернулась она на место.
— Воронская, страшно у зеленого стола? — Додошка вытаращила округлившиеся от ужаса глаза, и, прикрыв рукою рот, что-то сунула туда незаметно.
— Вера Дебицкая, Евдокия Даурская, Евгения Дулина… — послышался новый выклик инспектора.
Теперь первая и последняя ученицы очутились рядом. Вера Дебицкая, не спеша, плавно выводила свои ответы. Додошка стояла тут же, малиновая, и усиленно пережевывала что-то.
— Додо, брось ты свои леденцы хоть в такую минуту, — шепнула ей Женя Дулина.
Но Додошка только молча повела на нее выпученными глазами.
— Ваша очередь, девица Даурская, — послышался голос «своего» батюшки, отца Василия.
Он был сегодня в темно-синей шелковой рясе, сшитой к экзамену, и особенно торжественно выглядел в ней.
Додошка неопределенно крякнула, потом незаметно перекрестилась под краешком пелеринки и невнятно стала читать крещенский канон.
— Ничего не понимаю… Что, сия девица всегда так говорит невнятно? — обратился «чужой» священник-ассистент к отцу Василию, на что институтский батюшка только недоумевающе заморгал.
— Девица Даурская, что с вами? — почти с отчаянием в голосе спросил он.
Но Додошка еще гуще покраснела и, вместо ответа, продолжала по-прежнему, не разжимая рта, едва выговаривать какие-то непонятные слова, похожие на речь чревовещателя.
Преосвященный смотрел на смешную девочку и казался удивленным.
— Не больна ли? — осведомился он заботливо.
— Не больна ли ты? — повторила, глядя в глаза Додошке, и начальница.
— Ммммм… — неопределенно промычала та.
— О, я знаю что это… — неожиданно послышался по адресу maman свистящий шепот Ефросьевой, — эта Даурская ужасная сластена, лакомка, и во рту у нее наверное леденцы.
— Леденцы! — отозвалась maman эхом. — Сейчас же выкинь изо рта все, что там есть!..
Додошка точно обезумела. Из красной стала бледной, как платок, губы дрогнули и слезы двумя фонтанами брызнули из глаз.
— Этого нельзя!.. Это святотатство!.. Во рту святое, божественное!.. — не разжимая рта, пробурчала она.
— Что ты говоришь? Какой вздор!.. — строго произнесла начальница, — изволь сейчас же…
— Но! ей-Богу, честное слово!.. — начала было Додошка, но тут же поперхнулась и отчаянно закашлялась. Полные губки девочки раскрылись и из ее рта вылетел образок с Валаама и миниатюрный кипарисовый крестик.
— Ну вот!.. Теперь и нет ничего!.. — прошептала с отчаянием в голосе Додошка и стремительно бросилась поднимать свои сокровища.
Это было так неожиданно и курьезно, что даже преосвященный хмыкнул.
Отец Василий, едва ли не более смущенный, нежели сама Додошка, стал наскоро пояснять девочке:
— Священные предметы существуют не для того, чтобы применять их столь несвоевременно и таким несоответствующим образом, а чтобы с полным благоговением относиться к ним.
Додошка слушала, хлопала глазами и, казалось, не понимала ничего.
Ее стали спрашивать по билету. Против ожидания Даурская отвечала очень сносно.
Преосвященный отпустил ее на место, предварительно благословив девочку.
Экзамен продолжался до двух часов. Потом прочли баллы,
— Первый экзамен смахнули! Ура! — крикнула весело Сима. — Одним пальцем мы уже на воле…
— Не смейте кричать, как уличный мальчишка! — точно из-под земли вырастая, зашипела на нее инспектриса.
— Не буду, m-lle, — преувеличенно покорно проговорила Эльская, «окунаясь» перед Ефросьевой, и, едва дав ей отойти, прибавила звонким фальцетом, каким выкрикивают бабы, продавая швабры по дворам и улицам:
— Кочерги хорошие!.. Кому надо кочергу, покупайте, голубчики, возьму недорого!.. Покупайте, кому нужно!.. Кочерги, кочерги!..
Ефросьева, отлично знавшая свое прозвище — «кочерга», данное ей институтками, закипела от гнева и уже повернула назад, но как раз в эту минуту в классе выпускных появился отец Василий и обратился к девочкам:
— Спасибо, девицы! Отличились перед преосвященным… Покорно благодарю… Вот Даурская только… Священные предметы в рот, девицы, брать не полагается… А так все хорошо… Все хорошо… И даже отлично!
Глава 6
Едва сдали экзамен Закона Божия, как приступили к усердной подготовке к математике. Шатров не раскидывали. Группы учащихся сосредоточивались около досок, на которых писались теоремы, рисовались геометрические фигуры, решались задачи. Досок всего было четыре, групп же, готовившихся к экзамену математики, пять. Пятой группе, где «учительницей» была Вера Дебицкая, а ученицами — Креолка, Сима Эльская, Додошка, Хохлушка, Елецкая, Малявка, Лида Воронская и Черкешенка, пришлось оставаться без доски.
Но группа Дебицкой не унывала; вместо классной доски ей послужила плита святой Агнии.
Это была совсем особенная плита, невесть откуда попавшая на последнюю аллею институтского сада и имевшая самое романическое, легендарное происхождение. Легенда о плите святой Агнии передавалась из уст в уста, из поколения в поколение и неустанно жила незабвенным сказанием в стенах института.
Это было, как уверяли воспитанницы, очень давно, когда не было еще и самого института, а на занимаемом им месте стоял девичий монастырь. Среди монахинь жила красавица Агния. Она была так хороша собой, что все на нее глядели, как на что-то особенное, неземное. Душа же Агнии была тиха и смиренна, и общий восторг и удивление перед ее красотой смущали ее, доставляли ей невыразимое горе. Ей было неприятно, что все любуются ее прекрасным лицом. Ей захотелось уйти от людей и принять великий подвиг. И вот, красавица-монахиня велела выкопать глубокую темную могилу в огромном монастырском саду, спустилась в нее и приказала накрыть себя каменной плитою. Таким образом стала она жить в своем страшном склепе, в вечной тьме, раза три в неделю получая хлеб и воду, которую спускали к ней на веревке через соседнее отверстие, прорытое в земле… Прошли века, монастырь разрушился, кости монахини-подвижницы истлели в земле, но ее плита, плита святой Агнии, оставалась по-прежнему лежать тяжелой каменной глыбой в дальнем углу последней аллеи институтского сада…