Том 17. Рассказы, очерки, воспоминания 1924-1936
Шрифт:
— Вот вам — суд! Видали?
— Эге-э, брат, — медленно протянул земский, встал, взмахнул хлыстом, но Костин уже быстро шагал к воротам. Его догнал Иконников и положил руку на плечо его.
Рука, должно быть, тяжёлая: Костин как бы споткнулся и, остановясь, спросил:
— Чего?
— Не торопись, — посоветовал Иконников. — Коню не способно.
Весёлый конёк резво прыгал рядом с ним. Земский смотрел на игру его и усмехался, обнажив белые, плотно составленные зубы. Потом он заговорил, обратись к Волокушину:
— На тебя, почтеннейший,
Волокушин кашлянул, встряхнув животом, и заговорил, как бы читая написанное:
— Разрешите, ваше высокородие, заявить, — как я будучи попечитель школы, что она, Медведева, внушает ребятишкам несогласное с вероучением святой церкви отца Семеона, известного вам.
— Картёжника, — добавил земский, весело подмигнув.
— Дескать, земля появилась сама собою из газа и огня и даже никому не принадлежит. Кроме того — у неё неизвестные мужчины ночуют, как замечено.
— А тебе, старик, того же хочется? — спросил земский, но тотчас, сморщив румяное лицо, сплюнул и продолжал уже строгим голосом:
— Всё-таки нельзя хватать женщину за волосы и бить её книгой по щекам. За это тебе придётся ответить. И — вообще, сударь мой…
Но в этот момент явился Иконников, держась за гриву коня, и, положив на стол какой-то пакет, сказал:
— Полицейского у ворот не было, сам отвёл. Письмо взял у верхового из Мурзина.
— Ага — не было? Отлично, — с явной радостью, вскрывая конверт, сказал земский. — То есть не отлично, а — свинство! Яковлев, почему полицейского не было?
Гришка, изогнувшись, сказал что-то невнятное, но земский махнул на него рукой, читая письмо. Лицо его сияло. Затем, сунув письмо в карман, он громко и торопливо начал командовать:
— Яковлев — кончаем! Разберись тут, сделай сводку по новым прошениям и пришли мне, как всегда. Невод предводителю дворянства послал? Так. Иконников — запрягай, едем в Мурзино.
Он встал, потянулся, разминая мускулы, красивый, обласканный горячим солнцем, влюблённо поглядел на свои плечи, руки.
— Н-ну, православные, на сей день кончаю канителиться с вами, — черти! Есть важное дело, да… Устаёшь с вами, пустяковый народ. Вы — поглядите, каков я, э?
Он похлопал ладонями по груди — грудь гулко гудела.
— Орёл, — негромко и со вздохом сказала Дроздова.
— И вот, государь император приказал мне служить ему, заботясь о вас, о ваших делах. А дела ваши — пустяковые. Ерунда и глупость — все эти ваши жалобы. Вот — баба! Пришла тоже за делом и — спит у колодца, будто всю жизнь не спала. Скушно с вами до смерти, ребята! Однако — по приказу его императорского величества — служу! Служу покорно и терпеливо. Вот и берите пример с меня… Верно говорю?
Сразу откликнулось несколько голосов — поспешно и уныло, нерешительно и с радостью:
— Верно… Милость ваша. Дай бог здоровья! Когда же наше-то дело? Защитник…
Земский надел фуражку,
— Ну, што? Разболтались? Верблюды… Наказывал — меньше болтайте…
Он ушёл в канцелярию, люди молча, гуськом, двинулись за ним. На дворе осталось десятка два, они надевали котомки на плечи, собираясь в дорогу к далёким избам.
— Ну, и пристрастно обстрогает он их, — с восторгом сказал столяр.
— Да-а, пощиплет пёрышки.
— Экая должность завидная.
— Бабу-то разбудить бы, что ли…
— Вроде — мёртвая.
Плотник, свёртывая папиросу, сказал:
— А спорить не приходится: орел мужчина! Костина-то как заклеил, а?
Разбудили бабу; очумело оглядываясь, баба завыла:
— Господи, опять нет мне решения? Что же это? Когда же?
Слабеньким голоском заплакал ребёнок, и все стали уходить со двора торопливее, перекидываясь последними словами:
— В Мурзино-то к предводительше дворянства помчался.
— Известный прихвостень бабий…
Маленький мужичок с тараканьими усами, остриженной бородой и ежовым подбородком, срубая палочкой крапиву у колодца, взмахнул головой и громко, завистливо сказал:
— На законах-то — как на балалайке играет, орёл-то.
— Для того, преднамеренно, учились, — объяснил столяр и, выпустив длинную струю дыма, прибавил:
— Дополнительно сказать — философы, как хотят, так и вертят. До увидания, честной народ! Однако — не в этом бы месте!
Из огорода выбежала шершавая собака, понюхала свежий навоз — не понравился. Тряхнув башкой, она подбежала к срубу колодца, подняла ногу, затем, так же торопливо, нырнула в подворотню.
Бык
Деревня Краснуха приобрела быка. Это случилось так: выйдя в отставку, сосед Краснухи, генерал Бодрягин, высокий, тощий старик, с маленькой головой без волос, с коротко подстриженными усами на красненьком личике новорождённого ребёнка, жил года три смирно, никого не обижая, но осенью к нему приехал тоже генерал, такой же высокий, лысый, но очень толстый; дня два они, похожие на цифру 10, гуляли вокруг усадьбы Бодрягина, и после этого генерал решил, что надобно строить сыроварню, варить сыры. Богатым мужикам Краснухи это не понравилось — они дёшево арендовали всю пахотную землю генерала, 63 десятины, а беднота — приободрилась в надежде заработать. Так и вышло: генерал немедля нанял мужиков рубить лес, начал строить обширные бараки, всю зиму весело и добродушно командовал, размахивая палкой, как саблей, а во второй половине апреля скоропостижно, во сне, помер, не успев заплатить мужикам за работу, — деньги платил он туго, неохотно.