Том 18
Шрифт:
Любые объединения людей представляют собой систему взаимных связей: случайных контактов, форм общения, регулярных общественных отношений и их сгустков — социальных институтов, организаций, носящих более или менее устойчивый характер. Все это своего рода кровеносная система, разносящая по физическому телу общества как совокупности биологических индивидов живой кислород социальности, поддерживающий ее собственно человеческое бытие. Вся эта система, несмотря на нескончаемые неумолкающие разговоры о ней на протяжении столетий, до сих пор мало изучена и нуждается в правильном анализе.
Условно в великом множестве этих связей можно выделить межличностные, личностно-групповые и личностно-общественные. Существуют и связи коллективно-общественные, а также сочетания всех упомянутых. Их без конца повторяют, воспроизводят, творят конкретные люди, не зная ни днем, ни ночью покоя.
Эта элементарная схематизация нужна нам потому, что при ее помощи сравнительно легко понять, что разные социальные индивиды бывают включены в неодинаковые комплексы взаимных связей.
Бытует мнение, что Сталин сам создавал собственный культ личности. Выгодное хрущевцам, горбачевцам, всякого рода оборотням и перерожденцам, это мнение снимало со многих чиновников ответственность за прегрешения еще сталинских времен, облегчало внедрение правого оппортунизма в партийной практике, вуалировало демонтаж социализма в государственной и хозяйственной жизни. Но нет ничего более далекого от действительности. Сталин резко пресекал случаи славословия в свой адрес, хотя делал это не всегда и сознавал, что в сложнейшем переплете интересов и настроений эпохи массам необходим надежный ориентир, неподкупный авторитет. «Зря распространяетесь о «вожде», — пишет он драматургу А. Н. Афиногенову в апреле 1933 года. — Это не хорошо и, пожалуй, не прилично. Не в «вожде» дело, а в коллективном руководителе — в ЦК партии» (С. 41). Как бы продолжая этот разговор, на сей раз с участниками первомайского парада 1934 года, Сталин заявляет: «…Вожди без масс — ничто… Массы решают успех всякого дела и судьбы истории. Все зависит от того, за кем массы пойдут» (С. 62). В основном этой точки зрения он придерживался до конца своих дней. Уже без Сталина, на июльском (1953) Пленуме ЦК КПСС А. И. Микоян по поводу культа личности заявил: «Мы понимали, что были перегибы в этом вопросе и при жизни товарища Сталина. Товарищ Сталин круто критиковал нас. То, что создают культ вокруг меня, говорил товарищ Сталин, это создают эсеры. Мы не могли тогда поправить это дело, и оно так шло. Нужно подойти к роли личности по-марксистски» (Известия ЦК КПСС. 1991. № 2. С. 151). Почему «оно так шло», Микоян не сказал, «подойти к роли личности по-марксистски» ЦК так и не сумел.
Мы не сказали бы всей правды, если бы не отметили того, что на некоторых поворотах истории Сталин как индивид был вынужден считаться со Сталиным как политическим феноменом. Особенно остро его формула «Я стою один» дала себя почувствовать в период Отечественной войны. Несмотря на потери от предвоенных репрессий и поражений первого года боевых действий, он сумел выковать блестящую когорту полководцев, уникальный офицерский корпус, но на формирование аналогичного легиона партийных руководителей его не хватило. В конце 1943 года Сталин сетовал А. Е. Голованову на то, что его «обожествляют»; он говорил, что «святых людей нет, такого человека, как Сталин, конечно, нет, но если люди создали такого, если верят в него, значит, это нужно в интересах пролетариата и нужно поддерживать» (Чуев Ф. И. Молотов: Полудержавный властелин. С. 521). В военной обстановке это явление укреплялось неизбежным для нее режимом единоначалия, естественным чувством опасности, нуждаемостью в коллективной взаимовыручке, ориентацией на полководческую мудрость и героический пример. Сталину независимо от того, хотел он этого или не хотел, приходилось играть свою, только ему принадлежащую роль. Отказаться от этой роли, сбросить ее с себя, отделаться от нее Сталин уже не мог. В ней был заинтересован многомиллионный коллектив советских людей, а коллективный интерес — и Сталин это знал — сродни объективной необходимости. Сколько-нибудь полноценной альтернативы не было. Начавшаяся с Хрущева аппаратно-бюрократическая инерция сделала ее потом просто невозможной.
Как писал совсем о другом человеке литератор В. Ф. Ходасевич, «была некоторая разница между его действительным образом и воображаемым, так сказать, идеальным. Однако весьма любопытно и существенно, что в этом случае он следовал не столько своему собственному, сколько некоему чужому, притом — коллективному воображению… Он считал своим долгом стоять перед человечеством, перед «массами» в том образе и в той позе, которых от него массы ждали и требовали в обмен на свою любовь. Часто, слишком часто приходилось ему самого себя ощущать некоей массовой иллюзией, частью того «золотого сна», который однажды навеян и который разрушить он… уже не вправе. Вероятно, огромная тень, им отбрасываемая, нравилась ему своим размером и своими резкими очертаниями. Но я не уверен, что он любил ее. Во всяком случае, могу ручаться, что он часто томился ею» (Воспоминания о Горьком. М., 1989. С. 24–25). Эти строки посвящались писателю. К Сталину они применимы вдвойне и втройне.
«…В своем упоении абсолютной властью», как фальшивя порою писали о Сталине «демократы», он бывал в интеллектуальном и моральном отношении зачастую одинок, но не оставался один. Доверительной опорой долго служил ему В. М. Молотов, надежным исполнителем — Л. М. Каганович, его доверием и вниманием пользовались относительно молодые и трагические фигуры А. С. Щербаков, Н. А. Вознесенский и А. А. Кузнецов, несомненной симпатией — А. А. Жданов, А. Н. Косыгин. В конце жизни он внимательно присматривался к растущей партийной смене, почему и предложил ЦК после XIX съезда избрать вместо Политбюро Президиум, который вместе с Секретариатом составлял руководящий коллектив в 36 человек. Моментальное сокращение его на первом же послесталинском Пленуме втрое (с 36 до 12 человек), мало того, что оно было грубым попранием норм внутрипартийной демократии, чем-то вроде переворота, послужило также отдаленной причиной сложившейся уже в 60-х годах системы брежневской «геронтократии» (однопоколенного «старовластия») с ее неизбежным консерватизмом, со всеми ее видимыми и невидимыми негативными последствиями. Конец этой системы («эффект домино») легко прогнозировался. Уход из жизни в течение трехлетия (1982–1985) трех генсеков («эпоха великих похорон») означал не только неполадки в кадровой работе, но и прекращение действия механизма нормальной преемственности на самом пике управленческой пирамиды. Положение на грани политической безответственности…
Настоящую духовную подпитку Сталин, несомненно, всегда черпал в учении Ленина, в живой памяти о нем, подтверждения чему мы находим и в этой книге. «…Ленин, это был такой мужик, левого мизинца которого мы не стоим, мужик, который весь был выкован из нержавеющей стали» (С. 147), — восхищенно говорил он депутатам Верховного Совета СССР (январь 1938). «Вы знаете, что мы, большевики, привыкли идти против течения, — заявил Сталин на приеме деятелей таджикского искусства (апрель 1941), — и я, как большевик, хочу сегодня сказать о человеке, который хотя и умер, но будет вечно жить в истории. Я хочу сказать о том человеке, который нас воспитал, учил, иногда журил, иногда хвалил, который сделал нас людьми, — о Ленине. Это он, Ленин, научил нас работать так, как нужно работать большевикам, не зная страха и не останавливаясь ни перед какими трудностями, работать так, как Ленин. Мы являемся его тенью, его птенцами и учениками. Было бы ложной скромностью с моей стороны сказать, что мы, нынешние руководители партии и правительства, ничего не сделали, не имеем достижений. У нас имеются и успехи, но всем этим мы обязаны Ленину». Охарактеризовав далее Ленина как творца идеологии и политики дружбы народов, плодами которой мы все пользуемся, оратор завершил этот пассаж так: «Я скажу по-восточному — мы его тень на Земле и светим его отраженным светом» (С. 212). Свечение «отраженным светом» Ленина Сталин считал своим жизненным призванием, и у нас нет оснований сомневаться в искренности его выбора. На последнем для Иосифа Виссарионовича Пленуме ЦК 16 октября 1952 года, когда Молотов, отвечая на его критику в свой адрес, назвал себя «учеником Сталина», тот реагировал на это категорически однозначно: «Чепуха! Нет у меня никаких учеников. Все мы ученики великого Ленина» (С. 586).
Пролистывая страница за страницей советскую историю, всякий раз убеждаешься, что при мощном подъеме в народной массе разнообразных талантов — научных и художественных, технических и конструкторских, педагогических и артистических, хозяйственных и военных, публицистических и дипломатических, нет им числа — мы почти не видим лиц, обладающих одновременно неугомонной любознательностью, хватающим за линию горизонта теоретическим кругозором и выдающимися организаторскими способностями. Не потому ли Советская власть не совершила окончательный прорыв в ноосферу, что не справилась с подготовкой в широком порядке таких именно кадров? «Мало у нас в руководстве беспокойных…» (С. 457), — намекнул на, возможно, главный предмет своей озабоченности, беседуя с Ю. А. Ждановым, Сталин. Он сам был образцом творческой неуспокоенности, отчего и подвергся как неумеренным восхвалениям, так и неуемным поношениям и больше пока не повторился. Постарались и несомненные противники, и недавние сторонники, которых прихватила плесень обывательщины и которые обороняли обретенный чиновный уют. Но со взятой на себя ролью могильщиков идеи они не справились и справиться не могли. Идея, несущая в себе зерно истины, могильщикам не дается.
Как уже отмечалось, этим томом завершается проект Собрания сочинений И. В. Сталина 1946 года. Тома 1-13 (1946–1951) выпускались Институтом Маркса — Энгельса — Ленина при ЦК ВКП(б), тома 14–16 (1997) — Рабочим университетом, том 17 (2004) — Научно-методическим советом ЦК КПСС, том 18 (2006) издает Идеологическая комиссия ЦК КПСС.
Но на этом деятельность по публикации сталинского наследия не кончается. Уже ведется компоновка тома 19. В отличие от 90-х годов над книгами работает творческая группа, располагающая возможностями поиска в библиотеках и архивах, надлежащей техникой.
Составители обнаружили в томах 14–17 кое-какие ошибки, пусть невольные и не грубые, но задевающие их профессиональное самолюбие и репутацию предпринимаемого издания. За эти ошибки мы приносим читателям свои извинения.
В отношении ряда материалов, помещенных в томах 14–16, высказывались замечания насчет их неполной документальной достоверности. Это касается отдельных перепечаток, не имевших архивного обоснования. Откровенно скажу, мы сознавали этот недостаток с точки зрения строгой академической науки, но, не имея других возможностей, допускали его десятилетие назад ради восстановления исторической правды. В томах 17–18 таких допущений нет.