Том 19. Ночь лейтенанта Уилера
Шрифт:
На голове в самых разных направлениях дыбилась копна светлых волос, а глаза были до невероятных размеров увеличены толстыми линзами очков в тяжелой светлой оправе.
— Вам что-нибудь нужно? — мягко пророкотало пресмыкающееся неожиданно глубоким басом.
— Беллу Бертран, — ответил я и прошел в мастерскую.
Она сидела на полу в позе йога. На мольберте все еще красовалось изображение вчерашней орхидеи. Белое свободное неглиже сменил почти невидимый купальник. На полу за ее спиной виднелась грубая деревянная рама. Кусок холста
— К черту все это! — Белла отбросила ножницы и, выпрямляя ноги, заметила меня.
— Привет, Белла, — поздоровался я. — Наверное, это ужасно, когда приходится резать собственные холсты.
— Привет, Эл, — произнесла она своим страстным голосом. — Я попросила бы тебя помочь мне, но этими ножницами и кусок масла не отрежешь. — Она поднялась. — Поймал какого-нибудь замечательного убийцу?
От вида ее загорелого тела у меня дух захватило. Две черные полоски лишь слегка прикрывали его на груди и на бедрах. На диафрагме красовалось большое пятно красной краски, должно быть не так давно оставленное ее же кистью. Длинные пряди темных волос падали на высокую гордую грудь.
— Так ты не изменил своего решения, Эл? — Ее голубые глаза заискрились весельем. — Ты по-прежнему горишь желанием сравнить наши задницы? Ты ведь для этого вернулся? Две задницы: моя и миссис Майер…
— Что это вы так врываетесь, черт вас дери, в чужую мастерскую? — Пресмыкающееся сердито сжало мой локоть и довольно резко развернуло меня под прямым углом.
— Он полагает, детка, что он лейтенант полиции, — остроумно заметила Белла. — И он прав. Позволь тебе представить лейтенанта Эла Уилера.
— Да? — Толстые стекла очков уставились на меня с подозрением.
— Эл, познакомься с моим другом, — как ни в чем не бывало продолжала Белла, — Ламберт Пирс.
— Белла несколько преуменьшает степень нашей близости, — с неприятной улыбкой поправил Пирс. — Она не подходит под определение «друг».
— А под определение «знакомый»? — еще неприятнее улыбнулся ему я.
— Ламми! — холодно бросила Белла. — Во-первых, не озадачивай человека своими очками, а во-вторых, не трать на все эти глупости столько сил, ладно?
— Ладно! — Он глубоко вздохнул. — А вы интересный экземпляр, лейтенант. Для полицейского главное мышцы — ведь так?
— Чем вы еще занимаетесь, кроме того, что оскорбляете людей? — спросил я.
— Так уж случилось, что я писатель, — произнес он ледяным тоном. — Я, видите ли, один из тех странных типов, которых называют интеллектуалами и которых вы не в состоянии понять.
— Расскажи ему о своем романе, Ламми, — заговорила Белла с мягкой настойчивостью. — Это его потрясет.
— Если только я отыщу необходимые слова для того, чтобы он меня понял, — с сомнением заметил Пирс. — Вы когда-нибудь читали книги, лейтенант?
— Вы имеете в виду книги без картинок? — уточнил я. — А зачем их вообще читают?
Он
— Это становится забавным, — сказал он, обращаясь только к ней своим прекрасно поставленным глубоким басом, так не соответствующим его внешности. — Лейтенант издевается надо мной. Мы имеем здесь редкостную птицу: полицейского с претензиями на интеллект!
— Нет, ты все же расскажи ему о своем романе! — настойчиво попросила Белла. — Это его позабавит.
— Ты находишь мою работу настолько забавной? — Стекла в упор уставились на Беллу. — Ты полагаешь, он в состоянии оценить твое, наше остроумие? Тебе нужно то, что у тебя было с Гилом, то, земное, так скоро?
— Тогда оставь его в покое, — твердо сказала она. — Сиди в своем углу и молчи!
Он повернул голову и посмотрел мне прямо в лицо. Я увидел его глаза, огромные и рассеянные, за толстыми стеклами очков.
— Проза — умирающий вид литературы, лейтенант, особенно романы. И на то имеются причины. Может быть, попытаетесь угадать какие?
— Люди перестали покупать подобные книги, — предположил я.
— Остроумно. — Уголки его рта дрогнули. — Роман умирает, лейтенант, потому что он лишился своего основного предмета — человека! Моя проза основывается на совершенно новой концепции.
— Я слышал о не-книгах, которые пытаются рассказать о человеке, — заметил я. — А вы? Вы пишете о не-человеке?
— Моей книге нечего делать с людьми, — холодно ответил он. — Нечего!
— Тогда о чем же она?
— О разложении! — провозгласил он. — Жизненный цикл болота — от начала развития до последнего этапа разложения.
— Наверно, это будет что-то длинное? — с беспокойством спросил я.
— Пока написано триста тысяч слов, — с гордостью заявил он. — И я еще не дошел до описания основ ползучего разложения.
— Это будет настоящее легкое чтение, — сказала Белла. — Никаких абзацев, никаких диалогов. Триста тысяч слов, разбитых на три главы, — шанс для замшелого читателя!
Пока она говорила, я разглядывал глаза Пирса под толстыми стеклами. Они оба ждали моей реакции на сказанное, а у меня было тягостное ощущение, что просто вот так сразу рассмеяться ну никак нельзя, они могут обидеться!
— Вас это все не удивляет, лейтенант? — с подозрением спросил он после довольно длительной паузы.
— Нет, — произнес я и со смутным чувством удивления ощутил, что это правда. — Вы занимаетесь тем, что считаете важным, поэтому вы должны делать это. Тот факт, что это важно для вас, — достаточное основание для того, чтобы этим заниматься. Поэтому вы должны писать роман о болоте, а Белла должна продолжать рисовать одну и ту же орхидею, пока не почувствует, что ухватила самую ее суть.
— Ты слышала? — Он с торжествующим видом повернулся к ней. — Перед нами чудо: полицейский, умеющий думать.