Том 2. 1960-1962

Стругацкие Аркадий и Борис

— Кто? — спросил Кондратьев.

— Не знаю,— сказал Панин.

— Не может быть,— сказал Кондратьев.

— Нет, правда, я танцевал с ней позавчера. Но как ее зовут — не знаю.

Сережа Кондратьев тоже поглядел в окно.

— Вон видишь,— сказал Панин,— с перевязанной коленкой. Сережа увидел девушку с перевязанной коленкой.

— Вижу,— сказал он.— Пойдем.

— Очень хорошая девушка,— сказал Панин.— Очень. И умница.

— Пойдем, пойдем,— сказал Кондратьев. Он взял Панина под локоть и потащил за собой.

— Да куда ты торопишься? — удивился Панин.

Они

прошли мимо пустых аудиторий и заглянули в тренажную. Тренажная была обставлена, как штурманская рубка настоящего фотонного планетолета, только над пультом управления вместо видеоэкрана был вмонтирован большой белый куб стохастической машины. Это был датчик космогационных задач. При включении он случайным образом подавал вводные на регистрирующие приборы пульта. Курсант должен был составить систему команд на управление, оптимально отвечавших условиям задачи.

Сейчас перед пультом толпилась целая куча явных мальков. Они переругивались, размахивая руками, и отпихивали друг друга. Потом вдруг стало тише, и было слышно, как сухо пощелкивают клавиши на пульте: кто–то набирал команду. В томительной тишине загудел вычислитель, и над пультом загорелась красная лампа — сигнал неверного решения. Мальки взревели. Кого–то стащили с кресла и выпихнули прочь. Он был взъерошен и громко кричал: «Я же говорил!»

— Почему ты такой потный? — презрительно спросил его Панин.

— Это я от злости,— сказал малек.

Вычислитель снова загудел, и снова над пультом загорелась красная лампа.

— Я же говорил! — завопил малек.

— А ну–ка,— сказал Панин и плечом вперед пошел через толпу.

Мальки притихли. Кондратьев увидел, как Панин нагнулся над пультом, потом быстро и уверенно затрещали клавиши, вычислитель зажужжал, и над пультом загорелась зеленая лампа. Мальки застонали.

— Ну так это Панин,— сказал кто–то.

— Это же Панин,— с упреком сказал Кондратьеву потный малек.

— Спокойной плазмы,— сказал Панин, выбираясь из толпы.— Валяйте дальше. Пойдем, Сергей Иваныч.

Затем они заглянули в вычислительную. Там шли занятия, а возле изящного серого корпуса ЛИАНТО сидели на корточках трое операторов и копались в схеме. Тут же сидел на корточках печальный староста второго курса Гриша Быстров.

— Привет от Лианта,— сказал Панин.— Быстров, оказывается, еще жив. Странно.

Он посмотрел на Кондратьева и хлопнул его ладонью по спине. По коридору пронеслось трескучее эхо.

— Перестань молчать,— сказал Панин.

— Не надо, Борька,— сказал Кондратьев.

Они спустились по лестнице, миновали вестибюль с большим бронзовым бюстом Циолковского и вышли в парк. У подъезда какой–то второкурсник поливал из шланга цветы на газонах. Проходя мимо него, Панин с неумеренной жестикуляцией продекламировал: «Без Копылова жизнь не та, люблю, привет от Лианта». Второкурсник смущенно заулыбался и поглядел на окна второго этажа.

Они пошли по узкой аллее, обсаженной кустами черемухи. Панин начал было громко петь, но из–за поворота навстречу вышла группа девушек в трусах и майках. Они возвращались с волейбольной площадки. Впереди с мячом под мышкой шла Катя. Этого только не хватало,— подумал Кондратьев.—

Сейчас она уставится на меня круглыми глазами. И начнет говорить взглядом». Он даже остановился на секунду. Ему ужасно захотелось перепрыгнуть через кусты черемухи и залезть куда–нибудь подальше. Он покосился на Панина. Панин приятно улыбнулся, расправил плечи и сказал бархатно:

— Здравствуйте, девушки!

Факультет Дистанционного Управления удостоил его белозубой улыбки. Катя смотрела только на Кондратьева. «О господи»,— подумал он и сказал:

— Здравствуй, Катя.

— Здравствуй, Сережа,— сказала Катя, опустила голову и прошла.

Панин остановился.

— Ну что ты застрял? — сказал Кондратьев.

— Это она,— сказал Панин.

Кондратьев оглянулся. Катя стояла, поправляя растрепавшиеся волосы, и глядела на него. Ее правое колено было перевязано пыльным бинтом. Несколько секунд они глядели друг на друга; глаза у Кати стали совсем круглые. Кондратьев закусил губу, отвернулся и пошел, не дожидаясь Панина. Панин догнал его.

— Какие красивые глаза,— сказал он.

— Круглые,— сказал Кондратьев.

— Сам ты круглый,— сказал Панин сердито.— Она очень, очень славная девушка. — Подожди,— сказал он.— Откуда она тебя знает?

Кондратьев не ответил, и Панин замолчал.

В центре парка была обширная лужайка, поросшая густой мягкой травой. Здесь обыкновенно зубрили перед теоретическими экзаменами, отдыхали после тренировок на перегрузки, а летними вечерами иногда приходили сюда целоваться. Сейчас здесь расположился пятый курс Штурманского факультета. Больше всего народа было под белым тентом, где играли в четырехмерные шахматы. Эту высокоинтеллектуальную игру, в которой доска и фигуры имели четыре пространственных измерения и существовали только в воображении игроков, принес несколько лет назад в школу Жилин, тот самый, который работал сейчас бортинженером на трансмарсианском рейсовике «Тахмасиб». Старшекурсники очень любили эту игру, но играть в нее мог далеко не каждый. Зато болельщиком мог стать всякий, кому не лень. Орали болельщики на весь парк.

— Надо было ходить пешкой на е–один–дельта–аш…

— Тогда летит четвертый конь.

— Пусть. Пешки выходят в пространство слонов…

— Какое пространство слонов? Где ты взял пространство слонов?! Ты же девятый ход неверно записал!

— Слушайте, ребята, уведите Сашку и привяжите его к дереву! Пусть стоит.

Кто–то, должно быть один из игроков, возмущенно завопил:

— Да тише вы! Мешаете ведь!

— Пойдем посмотрим,— сказал Панин. Он был большим любителем четырехмерных шахмат.

— Не хочу,— сказал Кондратьев.

Он перешагнул через Гургенидзе, который лежал на Малышеве, завернув ему руку до самого затылка. Малышев еще барахтался, но все было ясно. Кондратьев отошел от них на несколько шагов и повалился на траву, потягиваясь всем телом. Было немного больно напрягать мускулы после перегрузок, но это было очень полезно, и Кондратьев сделал мостик, потом стойку, потом еще раз мостик и наконец улегся на спину и стал глядеть в небо. Панин уселся рядом и стал слушать вопли болельщиков, покусывая травинку.