Том 2. Месть каторжника. Затерянные в океане (с илл.)
Шрифт:
Год заключения таинственных ссыльных истекал как раз в тот самый вечер, когда фрегат «Бдительный» зондировал своими электрическими огнями берега острова Ну. Жители, любопытство которых было возбуждено до последней степени, спрашивали себя, каким образом китайцы, если они дали подобное обещание, приведут его в исполнение. Вся Нумеа не спала в эту ночь, и всякий прислушивался, не услышит ли он наконец выстрела из пушки, возвещающего о бегстве заключенных.
Администрация держалась настороже уже в продолжение пятнадцати дней: фрегат постоянно делал обход вокруг острова Ну и каждую ночь освещал своими огнями все побережье — стены пенитенциарного заведения, домики заключенных и бесчисленные бухты и заливчики, изрезывавшие берега острова. Мало того, постоянные часовые были расставлены по всем пунктам, где возможно было пристать какому-нибудь подозрительному судну с целью забрать с собой китайцев, и возгласы матроса на фрегате «Смотри… зорко!» перемежались с беспрестанными «Слушай!» часовых солдат. Словом, бегство при подобных обстоятельствах было абсолютно невозможно. И однако же многочисленные пари за и против бегства заключались в Нумеа, где часто незначительное само по себе событие приобретало необыкновенную важность. В этой однообразной и потому скучной жизни колонии, где письма и газеты получаются спустя три месяца после их даты, понятен был тот живейший интерес, с каким жители относились к подобному делу и нетерпеливо ожидали его развязки.
В этот достопамятный вечер у генерального прокурора был открытый прием: это значило, что все лица в колонии, которые имели доступ в его дом, могли без особого приглашения прийти к нему побеседовать о чем угодно или поиграть в карты. Дамы и молодые люди постепенно наполняли в такие вечера большую залу, где вечер всегда заканчивался несколькими турами вальса или польки. Прекрасные, в сущности, вечеринки, которые только и могут устраиваться в колониях, где каждый, без всякого принуждения и ничего не стесняясь, может всегда найти себе удовольствие по своему вкусу!
Но в этот вечер никто не садился ни за карточные столики, ни за пианино, потому что всех занимали толки о таинственном деле, интересовавшем решительно весь город.
Хозяин дома, окруженный дамами, с большим трудом отделывался от их нескромных вопросов, хотя делал это с присущей ему изысканной вежливостью; он на все отвечал изящной болтовней, которая так свойственна людям политики и дипломатам, когда окружающее их дамское общество энергичнее, чем следовало бы, пытается добыть сведения о разных служебных вопросах.
Другая очень оживленная группа окружала командира фрегата «Бдительный», капитана Маэ де Ла Шенэ, который на этот вечер оставил судно под командой своего обычного заместителя, лейтенанта Пенарвана. Старый морской волк говорил всем и каждому, кто только хотел его слушать, что он готов побиться об заклад на что угодно против возможности бегства таинственных китайцев.
— Изволите ли видеть, сударыни, — ораторствовал он, — пока «Бдительный» находится в водах острова Ну, сам дьявол, своей собственной персоной, не сумеет обмануть бдительности Пенарвана!..
Это была единственная игра слов, которую он сумел придумать за всю свою жизнь, и поэтому капитан всегда пускал ее в ход, лишь только представлялся случай. Особенно любил он хвалиться ею перед старшим врачом своего фрегата, самым отчаянным каламбуристом в целом флоте.
— Эй, Морисо! — замечал он не без язвительности. — Не вы ли изобрели эту штуку?
— Нет, капитан, не я, — отвечал обыкновенно неисправимый каламбурист и шутник, — но…
Тут следовала непереводимая на русский язык игра слов, основанная на созвучии mais (но) и фамилии командира — Mahe (Маэ), произносимой, с некоторой натяжкой, почти как «mais». Этот каламбур всякий раз восхищал бравого моряка, и он, потирая руки, восклицал:
— Слишком много остроумия для одного человека, доктор, слишком много! И потому вы не проживете долго, имейте это в виду!
Встретившись на вечере у генерального прокурора, они в сотый раз обменялись своими каламбурами, причем доктор, просто из духа противоречия, начал оспаривать мнение своего начальника о китайцах, хотя внутренне был убежден, что им никаким образом не обмануть зоркости знаменитого фрегата: недаром ведь старый командир его, как только приходилось поручать судно своему заместителю, всякий раз твердил ему:
— Побольше бдительности, Пенарван, побольше бдительности, черт возьми! Это ведь чего-нибудь да стоит — управлять «Бдительным», а?
В середине вечера, несмотря на наступившую непогоду, целая кавалькада молодых людей отправилась по дороге к пенитенциарному заведению. Но они очень скоро вернулись назад, убедившись, что море положительно не допускает в этот вечер ни высадки на берега острова, ни отплытия с него. Таким образом все, по-видимому, говорило в пользу противников возможности бежать китайцам, и они стали уже довольно громко смеяться над теми, кто держал пари за эту возможность. Эти последние возражали им, хотя уже не очень уверенным тоном, что нужно подождать завтрашнего полудня, так как именно в этот час истекал ровно год со времени прибытия китайцев в колонию.
Но что же, — спросят читатели, — было в сущности известно об этом замечательном деле в официальном мире Нумеа, и как вели себя китайцы после прибытия на остров?
Генеральный прокурор Прево-Лемер был человек образованный, с редкими познаниями. Он пять лет провел в Сайгоне и прекрасно воспользовался этим временем для изучения китайского языка, этого основного корня всех языков крайнего Востока. Благодаря усердным занятиям и своей природной способности к языкознанию он достиг того, что замечательно легко говорил по-китайски, и был убежден теперь, что именно благодаря этому обстоятельству ему, а никому другому поручили это темное дело, тем более что инструкции рекомендовали ему ни под каким видом не прибегать к услугам переводчика, а сноситься с заключенными китайцами исключительно самому.
Видный наружностью, он имел и видное родство. Он приходился шурином командиру фрегата, который был женат на его сестре, и племянником директору большого банкирского дома в Париже Прево-Лемер и Кo, исчислявшему свое состояние сотнями миллионов. Он вошел во вкус колониальной бюрократии и быстро сделал карьеру на этом поприще.
Ознакомившись с конфиденциальными депешами, которые были присланы ему, прокурор немедленно по прибытии китайцев приказал ввести их к себе.
При первых словах, с которыми он обратился к ним на пекинском наречии, — ибо как из депеш, так и по типу их лиц он сразу признал в ссыльных обитателей столицы, — китайцы тотчас же с заметным волнением подняли головы: без сомнения, после долгих месяцев они в первый раз услышали родной язык в устах чужого человека; но в ту же минуту они поспешили скрыть свои чувства, и это было все, чего генеральному прокурору удалось от них добиться. При всех следующих свиданиях китайцы продолжали хранить упорное молчание. Что бы он им не говорил после этого, он не мог подметить ни малейшего признака того, что они понимают его, — и так было на каждом свидании генерального прокурора с заключенными. Сыны Небесной Империи входили к нему в кабинет, приветствуя его по восточному этикету, с неизменной наивной улыбкой и в глубоком молчании выслушивали обращенные к ним вопросы, потом с тем же восточным приветствием уходили назад.
Одно только обстоятельство, которое, может быть, ускользнуло бы от внимания другого на его месте, было замечено генеральным прокурором, отлично изучившим нравы Дальнего Востока: китайцы, всякий раз как он призывал их к себе, входили к нему, не снимая своих сандалий у дверей его кабинета; это по индо-азиатскому этикету значило, что они входят к младшему, а не к старшему саном. Прокурор делал вид, что не замечает этого, но, без сомнения, он имел причины щадить самолюбие восточных людей, надеясь таким путем скорее успеть в деликатном деле, которое ему было поручено. Может быть, он даже слишком деликатничал с этими людьми, которые преклонялись только перед грубой физической силой, и, может быть, строгость уместнее была бы в обращении с ними. Но, конечно, он имел определенные указания на этот счет в секретной инструкции и потому не мог выходить за пределы, точно ему обозначенные.